В зеленых березовых косах уже просвечивали желтые пасмы. Приближалось раннее Бабье лето. Юзюня любила эту пору года, любила Первую Пречистую, с которой и начинается молодое бабье лето.
Она сидела на старой фуфайке, посматривала на свое стадо, а мысли были в прошлом. Козлята, затеявшие игры, напомнили ее мальчишек, когда они босоного носились по двору. «Малые дети Матки Природы резвятся одинаково», — подумала Юзюня. Почему-то вспомнилась свекровь. Она косилась на невестку-бездетухну. А когда пошли дети, подобрела, старалась помогать по хозяйству, няньчила, растила внуков до самой смерти.
Вспомнился Василий. Молодой, здоровый. Особенно они обжились, когда его назначили бригадиром. Конь в руках. Силенка имеется. Держали двух коров, каждую зиму кололи трех-четырех кабанов. Очень жалел Василий, что не выучился на агронома, теперь требуют, чтобы бригадиры были с дипломами. Но подкосило Василя не отсутствие диплома или недостача знаний, а любовь до спиртного. Чарка за чаркой — распился Василий на собачью пугу. Кончилось тем, что с бригадирства его поперли. Он сразу же стал сильнее хромать. Назначили его ответственным за буртовку картошки, свеклы. Всю осень он пропадал в поле. Бывало, и на ночь не являлся: спал в соломе пьяный. А те, кто напоили, всю ночь воровали картошку и свеклу. Сняли его и с этой работы, оформили пенсию по инвалидности. Но здоровье уже было подорвано. Года через три он ушел из жизни. Осталась Юзюня одна. Правда, еще жили соседи, летом наезжали внуки. Всё вокруг гремело и звенело от детских голосов. Для Юзюни это была самая радостная музыка. Постаревшая, высохшая, как стручок фасоли, она дала жизнь пятерым детям, а те народили четырнадцать новых человечков. Они растут набираются сил. И бабушка Юзюня как может, помогает им. Поздней осенью приедут сыны, порежут выросших козлят, да и старую Астру пора пустить под нож. На зиму хватит двух коз.
Мысли, будто невидимые кросна, сновались в голове. Перед глазами Юзюни словно мелькали кадры ее жизненного сериала. Козы паслись вокруг нее. Рогатая Астра подошла к хозяйке, большими желтыми глазами, как две сливы, уставилась на Юзюню.
— Астрочка, милая, неужто ты догадалась? Живи да радуйся со своими детками, — Юзюня нащупала в кармане хлебный сухарь. Астра ухватила его с ладони, быстро начала жевать. Другие козы потянулись к хозяйке.
— Ну что, мои дорогие, пошли домой. Напою вас. Подаю. Будете отдыхать. А я пойду в кино.
Юзюня и себе и козам обычно говорила: пойду в кино, хоть и смотрела сериал в своей избе. Но на этот раз ей действительно пришлось идти.
III
Тем временем ветер подул сильней. Листья осин звучно шелестели, трепетались, как живые. Желтые осыпались вниз. Густые, курчавые верхушки молодых березок склонялись все ниже. Ели да сосны натужно стонали под ветром — сгинаться, шею гнуть эти гордые деревья не умеют, буран ломает их, как спички, или выворачивает с корнем.
Юзюня досмотрела коз. Вошла в избу. До сериала еще оставалось более часа. Включила телевизор. Но он молчал. Щелкнула выключателем — лампочка не загорелась. Электричества не было — видимо, ветер где-то повалил дерево на провода. А как же кино? В прошлой серии Мэл, дочь Лукаса и Маизы, забрали в больницу для наркоманов. Влюбленный в нее сын донны Журы поклялся, что не оставит Мэл. Юзюни особенно нравилась донна Жура, хозяйка небольшого кафе, красивая, дородная, громкоголосая. Нравился и большой любитель танцев Эдвалдо, который хоть и казался с виду неуклюжим, медведеватым, так легко и красиво танцевал. Он забывал обо всем на свете, только широкая белозубая улыбка сияла на вдохновленном лице. Приглашал на танец всегда Деузу, грациозную мулатку. Она растила сына Лео, который никого не хотел любить, никого не жалел, потому что Лео — Клон.
Не раздеваясь, Юзюня прилегла на диван. За окнами завывал ветер, будто просился погреться у печи, которую утром вытопила хозяйка. «Это ж целый вечер буду сидеть при керосинке. Без телевизора и радио, — подумала Юзюня. — Да слушать, как воет ветер. А он голосит, словно отпевает покойника». Грустно, тоскливо стало на душе. А может, сходить до Тэкли в Залесье? До них электрику подают по другой линии. Столбы шагают через поле, как аисты. Тэкля — ее старшая сестра. Жила с дочерью-пенсионеркой. Остальные дети разлетелись по городам. Юзюня частенько наведывалась в Залесье. Носила молоко. Дорога недалёкая — три версты лесом. Тэклина корова заболела на лейкоз, пришлось ее сдать. Есть телушка, но она молока не дает. Надо идти!
Перед глазами, как живой, явился веселый Эдвалдо. Он обнимал гибкую, как лоза, грациозную Деузу-профессинальная танцорка демонстрировала танец живота. Звучала дивная музыка, раньше Юзюня не слышала такой никогда. В сериале было совсем другая жизнь. Но переживания от любви, тревоги за детей и внуков были такие же, что и на душе одинокой жительницы лесной деревушки.
Юзюня громко смеялась, глядя, как ругаются между собой жены старого Али. Самой скандальной была младшая: она требовала внимания и все новых подарков. Сид Али топал ногами. Вздымал к небу руки, кричал: «Да сократит Аллах твои дни!» Так тебе и надо, старый хрыч. Разве тебе мало одной жены? Все вы, мужики, кобелюги волоцужные. Думаете, под чужой юбкой найдете нечто другое, более заманчивое…
Об этом думала Юзюня, топая по лесной дороге с литровой банкой молока и ладным кием. Палку она всегда ставила под елью на краю леса: неудобно идти по улице с «попихайлом».
Тэкля обрадовалсь сестре. Поблагодарила за молочко и пригласила к… телевизору.
Серия была очень интересная. Показывали, как Мохамед клялся своей жене, красавице Латифи, что любит только ее. Другую жену брать не собирается. Их дочушка под аплодисменты родителей и гостей исполнила танец живота. Донна Жура настойчиво уговаривала сына не идти к наркоманке Мэл, но тот не послушался, полетел, как на крыльях, спасать любимую. И так это было трогательно, что Юзюня пустила слезу. И Тэкля вытирала глаза платочком.
Серия промелькнула очень быстро. Юзюня начала собираться домой.
— Ну чего ты потянешься? Темнеет уже. Козы твои целы будут, — отговаривала Тэкля. — Оставайся. «Урэмя» посмотрим. Будешь знать, что на свете деется…
— Нет, дорогая, спасибочки. Моё урэмя — идти домой. Дождя нет. А темноты я не боюсь. В городе вечером никуда не пойду. А в лесу все знакомое. Близкое, родное. Помаленьку потопаю.
Тэклина дочь до этого молчала, как стена. А тут сразу отозвалась:
— Счастливо, тетенька. Доброй ночи!
Если б и она предложила остаться, Юзюня, может быть, и не пошла бы домой такой темнотой и ветровеем.
