Отметим еще одно важное обстоятельство. Судя по «делу Р. Л. Самойловича», жертвы НКВД, включая тех, кто в своей работе имел претензии к Шмидту, после всех усилий следователей не стремились «утопить» шефа, как это видно по материалам из архивов «Мемориала». Судя по стенограмме допроса от 29 августа 1938 года, арестант, наконец, после всех усилий следствия (его методы известны) «…решил честно рассказать о своей шпионской, антисоветской деятельности», для начала признав себя германским, а позднее еще и французским агентом. Разумеется, подобные «признания», не подтвержденные из других источников, были очевидной липой, что и явилось основанием для реабилитации Самойловича после XX съезда КПСС. Тем не менее подобные признания по-своему показательны: «Я действовал вместе со Шмидтом… Наша линия подбора антисоветских кадров привела к образованию во всех звеньях Главсевморпути, в частности в ВАИ, в гидрографическом управлении, активно действовавших антисоветских гнезд» (л. 23).
Подобная практика читателю (как и следствию) уже известна из майской статьи в «Советской Арктике» и доноса Бубнова. Новым является только причастность к этой злодейской деятельности Отто Юльевича. Очевидно, доказать последнее и стремились следователи НКВД, натолкнувшись, однако, на скрытое сопротивление подследственного, что нетрудно проследить по содержанию документа.
Например, он объяснил успех Шмидта в перегоне миноносцев по трассе Севморпути в 1936 году стремлением получить «…с одной стороны, личные выгоды (каким образом? — В. К.), а с другой — провалить то, что связано с освоением трассы» (л. 28). Включить в протокол подобную чушь мог только совсем тупой представитель спецслужб или не озабоченный их правдоподобностью. Аналогичный вывод следует из других показаний подследственного: «1. Мы организовали эти работы так, что они проводились не там, где это диктовалось необходимостью, что в некоторых случаях могло привести к катастрофе… 2. По предложению О. Ю. Шмидта мы вредительски организовали изучение гидрологического режима… Для прикрытия Шмидт выдвинул теорию о «полезном параллелизме» (силами ВАИ и Гидрографической службы. — В. К.). 3. Шмидт организовал при себе Междуведомственное ледовое бюро, которое, однако, было создано для отвода глаз. Бюро, разумеется, было превращено в говорильню…» и т. д.
Из приведенного можно сделать единственный вывод: при несомненном стремлении «органов» получить материал на Шмидта Самойлович подавал его таким образом, что при сколько-нибудь объективном подходе липовый характер полученной от него информации становился очевидным.
Вместе с тем в показаниях Самойловича присутствуют детали, видимо, характерные для личности Шмидта, но никак не изобличающие его в качестве государственного преступника. Так, Рудольф Лазаревич отметил стремление шефа результаты очередной экспедиции должным образом «преподнести… правительственным и партийным кругам» (л. 16). Или замечание Шмидта об одном из невозвращенцев («человек вредить не хотел, а просто не выдержал советских условий жизни»). Объясняя стремление шефа задержаться на посту директора ВАИ в свете перспектив ГУ СМП, он приводит его фразу: «…не исключаю возможности провала, и кто знает, как пойдут дела в Главсевморпути» (л. 20) и т. д. Практически все на уровне обычных человеческих и рабочих сомнений, свойственных как руководителю любого ранга, так и рядовому обывателю в сколько-либо сложной жизненной обстановке.
Из подвалов Лубянки вернемся в высокие широты. Оставшиеся во льдах три корабля продолжали свой дрейф с ограниченными экипажами общей численностью всего 33 человека. Хотя практически готов был новый ледокол «Иосиф Сталин», построенный в Ленинграде, но в связи с арестом директора предприятия и главного инженера (очередные враги!) в навигации 1938 года его роль оказалась минимальной. Пришлось снова «отдуваться» старичку «Ермаку»… Его прежнего капитана Воронина после похода в Гренландское море срочно перевели на новый ледокол «Иосиф Сталин», а капитаном «Ермака» стал опытнейший морской волк М. Я. Сорокин, человек с очень непростой биографией. В несчастном Цусимском бою он оказался одним из трех уцелевших на своем корабле (Шевелев, 1999), а при подавлении Кронштадтского мятежа 1921 года отказался стрелять по его участникам, чудом избежав расстрела. Поскольку большинство руководящих моряков Главсевморпути было репрессировано, командовать операцией по освобождению зазимовавших судов поручили двум авиаторам — Шевелеву и Алексееву — вместе с чекистом А. И. Минеевым.
Первый бросок «Ермак» предпринял на Землю Франца-Иосифа, справившись с выводом трех судов за последнюю неделю мая — лиха беда начало! Столь же стремительно с помощью ледовой воздушной разведки «Ермак» действовал и в Карском море, закончив свои операции практически в июле, — 15 судов из 26 зимовавших обрели свободу (3 — на Земле Франца-Иосифа, 6 — на Диксоне и еще 6 — в проливе Вилькицкого). Если учесть, что «Красин» на местном угле обрел былую силу и вытащил изо льда весь караван «Ленина», то освобождение зазимовавших судов в навигацию 1938 года проходило вполне успешно.
Однако судьба «каравана из трех судов» в районе Новосибирских островов, неумолимым дрейфом увлекаемого в Центральный Арктический бассейн, до последнего момента оставалась под сомнением. Зимующие экипажи с нетерпением ожидали своего освобождения. Судя по дневнику В. Х. Буйницкого, студента Гидрографического института, оставшегося после вывоза основной массы зимовщиков самолетами для продолжения научных наблюдений, 20 августа в караване стало известно, что «Ермак» находится примерно в 250 милях от зимующих судов.
«22 августа… «Ермак» быстро продвигается на север. Теперь нас отделяет от него расстояние порядка 120–130 миль…
25 августа. Плохи дела с «Седовым». Тщательный осмотр рулевого управления подтвердил наши опасения. Руль оказался свернутым на правый борт, рудерпис погнут. Своим ходом «Г. Седов» идти не сможет…
28 августа… Вскоре после полуночи туман рассеялся, и в 2 часа вахтенный увидал на горизонте дымок «Ермака».
Мгновенно все повскакали с постелей и высыпали на палубу. Когда каждый убедился, что вахтенному не мерещится и что на горизонте дымит действительно «Ермак», всех обуял совершенно неописуемый восторг. Сон как рукой сняло, хотя последние двое суток никто не смыкал глаз. Все засуетились, спеша закончить последние приготовления к выходу корабля из дрейфа.
Быстро собрав приборы, я отправился в магнитный павильон, чтобы сделать последнюю серию наблюдений… Вернувшись на корабль, помог Юрию закончить гидрологические наблюдения и измерение глубины.
Как и всегда, второпях не везло, оборвался трос.
Наблюдения удалось закончить только к 8 часам. Глубина равна 3805 метров.
Тем временем «Ермак» преодолел полосу тяжелых льдов… и в 9 часов подошел к каравану» (1945, с. 70–71). На фоне описанного характерна одержимость молодого ученого (формально студента), готового «вкалывать» до последнего, его почерк настоящего исследователя…
Глазами людей с «Ермака» встреча на дальних параллелях выглядела так: «…B густом тумане мы шли на север, на корабле началась тревога: ледовая разведка не получилась из-за тумана… Алексеев и Сорокин, потолковав между собой, попросили меня созвать совет — что делать дальше? В лоб поставили вопрос: до каких пор идти? Ведь уже подошли к таким местам, где при перемене ветра могут так сомкнуться льды, что мы и сами попадем в ловушку генерального дрейфа, причем года на два, пока нас не вынесет в пролив между Гренландией и Шпицбергеном. Обсуждали мы это довольно долго. Надо сказать, что команда уже волновалась. Я объявил решение: пока есть больше половины угля, идти вперед, а когда «съедим» половину, придется возвращаться.
И вот, как иногда бывает, туман вдруг раздернулся, как занавес в театре, перед нами — голубые поля тяжелого льда, а на горизонте — три вертикальные черточки мачт кораблей, к которым мы шли. Сразу переменилось настроение. Все решили пробиться во что бы то ни стало… И наконец, пробились. Сколько радости было! И у нас, и у тех, кто оставался на зимовке… Решено было взять «Седов» на буксир: его нос водрузился прямо на корму «Ермака», прихватили стальными тросами. Так и потащили его. Но «Седов» сам стал служить рулем у «Ермака» и затягивать его в сторону, так что ледокол не мог держать прямой курс. В результате получилось так, что корму «Ермака» забросило так, что после страшного удара ледокол встряхнуло и лопнул его гребной вал. Его конец вместе с гребным винтом ушел на океанское дно на глубину больше четырех километров… Мы в конце концов действительно выбрались и вывели все три парохода — «Седов», «Садко» и «Малыгин» — на более разреженный лед, и я вздохнул свободней — кажется, пронесло! Я ушел в каюту спать — перед этим не спал суток двое. Вдруг услышал стук в дверь. Вошел старший механик Кузьма Петрович Малинин с убитым видом. Что случилось?.. Сообщил, что «Ермак» остался на одной машине, другую потеряли…
