class="p1">А вот о годе 1930-м мы с Генри храним горькое воспоминание. Я – из-за одного немца-импресарио, задумавшего сделать спектакль и поручившего мне поставить его с десятью танцорами, да все очень быстро скисло – импресарио оказался гангстером; а Генри – из-за субъекта, представившегося Зеленовым, – этот субъект втравил его в сомнительный бизнес по импорту болгарской свинины, хорошо хоть, Генри вовремя бросил это дело. Надо же нам было оказаться такими наивными! Как бы там ни было, а уже становилось очевидным: мы в который раз, как говорят во Франции, оказались «с жадным взглядом и пустым брюхом», а наши финансы стремились к нулю. Тут вырисовывались три выхода… и мы испробуем все: мне – давать уроки, Генри – во что бы то ни стало раздобыть должность и, наконец, последнее средство: продать дом.
А пока что мы наслаждались Лондоном. Сколько же у нас было друзей! Пол Нэш, Артур Блисс, Арнольд Бэкс, Арнольд Беннетт (тот самый, с именным омлетом), наша кузина-скульпторша Кэтлин Скотт, Грейс Ловат Фрезер, ставшая главной редакторшей журнала «Искусство и индустрия» – она к тому же заведовала отделом дизайна на фирме «Швепс», куда немного попозже поступит работать Ник, как и танцевальный критик Арнольд Хэскелл. Именно он, Хэскелл, посоветовал мне писать воспоминания – не будь его настойчивых просьб, я бы никогда не окунулась в «Мою жизнь».
В нашем кружке не замедлило появиться, а точнее ворваться, новое лицо: Кэтлин представила нам романиста и драматурга Дж. М. Барри. Он был такой низенький, такой пройдошный и при этом невероятно эгоцентричный, что впору сравнить его с персонажем, им же самим и сотворенным: с Питером Пэном. Мальчуган, ни в какую не желавший вырастать, обольстит Уолта Диснея – но привлекательный, мужественный и обаятельный герой, каким его изобразили на голливудских студиях и чьи приключения еще наверняка очаруют поколения мальчишек, не имел ничего общего с тем Питером Пэном, какого написал Барри, – его герой одержим ненавистью к взрослым и смертью. Все свое детство Барри пришлось страдать от того, что мать предпочитала ему старшего брата, умершего в шестилетнем возрасте. Изжить такую травму и помогло ему изображение в литературе своего двойника.
Несмотря на то что Барри обладал характером «вспыльчивым как порох», он оказался непревзойденным рассказчиком и остроумцем. Мы с Генри очень его любили. Да ведь и статью из «Светского сплетника», натолкнувшую меня на мысль написать эту рукопись, я обнаружила в издании «Питера Пэна», подписанном для меня автором. А вдруг это знамение – ко мне будто воззвал автор, умерший еще в 1937-м?
Мой любимый фотограф, светский человек Отто Хоппе, мой друг Сорин, живший между Францией, Соединенным Королевством, Соединенными Штатами и… СССР, где сделал блестящую карьеру портретиста знаменитостей, много раз навещали нас, как и дорогой мой Жан-Луи Водуайе, тогда – хранитель музея Карнавале.
А над этим мирком, сияя высоко-высоко в недосягаемом небе лондонской интеллигенции, царили супруги Кейнс.
Лоппи Кейнс, гениальная невинность
Лидия Лопухова и ее брат Федор принадлежали к когорте талантливых выходцев из народа, которым, чтобы преуспеть, не нужна была никакая революция. Их отец получал свое скудное жалованье в Александринском театре Санкт-Петербурга, работая то портье, то гардеробщиком, то продавцом билетов; должности самые скромные и неприметные. Втайне он питал на счет своей дочурки Лидии великие мечты: она будет выступать на сцене, заработает много денег, начнет появляться в большом свете… А коль скоро ничто на свете ему не нравилось так, как балерины в пачках – такие воздушные, еще бесплотнее актрисулек, – то он и видел ее балериной. Еще как-то он услышал, что Матильде Кшесинской удавалось обольщать великих князей, – и он повел свою малышку посмотреть на Кшесинскую в Мариинский театр.
В Александринке Лидии с Федором, притаившимся за кулисами, забившимся в темный уголок, уже случалось смотреть спектакли – ведь они, как-никак, были детьми театрального работника. И без папиной подсказки они мечтали появиться в свете прожекторов – и это им удалось благодаря Императорской балетной школе, куда их обоих, и брата и сестру, приняли по гранту.
Когда власть захватили большевики, старшему – Федору – уже исполнилось тридцать. В отличие от сестры, он не эмигрировал, а наоборот – завоевал известность постановкой зрелищных неоклассических хореографических спектаклей, подогнав их под господствующую идеологию. Он заведовал балетной труппой Мариинского театра и осмелился поставить «Жар-птицу», «Пульчинеллу» и «Лиса» в середине двадцатых годов. Часто можно услышать, что творения «Русских балетов» навсегда исчезли из России после отъезда Дягилева – и вот получается, что это утверждение не вполне справедливое.
Надо полагать, оба, и брат и сестра, унаследовали дьявольскую способность к приспособленчеству. А маленькой Лидии, или, как ее все звали, Лоппи, была уготована необыкновенная судьба. Сама она не то чтобы отличалась большим честолюбием, но мечты отца вознесли ее так высоко… Кто мог предвидеть, что эта веселая и беспечная болтушка с курносым носиком, с виду еще полуребенок, очень неровная и эмоционально, и профессионально, будет замечена Дягилевым, станет позировать для Пикассо, прельстит Стравинского и французского промышленника Самюэля Курто, исчезнет с горизонта как по мановению волшебной палочки, а потом нежданно-негаданно появится снова, чтобы, сама того не желая, стать наконец леди-фетишем крайне снобистского кружка в Блумсбери, превратившись, уже после пожалования дворянства ее знаменитейшему супругу, в леди Кейнс, баронессу Тилтон?
Уж она-то сделала партию получше, чем Кшесинская, на которой женился великий князь Андрей Владимирович, – ее мужем стал Джон Мейнард Кейнс, отец современной экономики, создатель «макроэкономической науки», исследователь процессов, связывающих простой товарообмен с мировой торговлей, признанный всеми автор «Экономических последствий мира» – этот его труд вышел сразу после Первой мировой войны, а затем – «Общей теории занятости, процента и денег», опубликованной в середине тридцатых и вызвавшей эффект разорвавшейся бомбы. Кейнс был официальным или же тайным советником немалого числа министров или руководителей государств и одним из подписантов того самого Бреттон-Вудского соглашения, которое в 1944 году реорганизовало все мировые финансы, дабы избежать нового экономического кризиса. Сразу же после его заключения были созданы МВФ и Мировой банк.
Журналистам, которых она научилась остерегаться, доставляло лукавое удовольствие спрашивать, что она думает об идеях мужа, ибо считалось, что у нее якобы «мозги канарейки» (dixit [86] Вирджинии Вулф). В 1942 году, когда Лопухову спросили, почему после первого мирового конфликта Кейнс отказывался финансово душить немцев требованием военных репараций, она не без здравого смысла парировала:
– Вот вам и доказательство, что он был прав: они и Вторую мировую войну нам объявили, чтоб наказать нас за эти репарации.
Однажды ее спросили, читала ли она «Общую
