потом Мейнард тяжело заболел, и казавшаяся полуребенком Лидия, ко всеобщему изумлению, превратилась в самую внимательную и самоотверженную супругу. До самой кончины Кейнса, последовавшей в 1946-м, она неотлучно была рядом с ним, заботилась о нем, развлекала, поднимала дух. Эта пара, любящая и верная, опровергла самые недоброжелательные предсказания.
Для меня невыносимо осквернение памяти о Лидии. Эти снобы из Блумсбери оказались несправедливы к ней и едва упоминают ее в своей переписке. Я с нетерпением жду биографии, которая воздала бы должное моей подруге. Пусть же эти несколько строк засвидетельствуют хоть малую толику того признания, какого она достойна.
Я многим обязана Лидии. Прежде всего – моим первым (и единственным) драматическим театральным опытом. Сама-то она играла во многих пьесах в Соединенных Штатах – где, полагаю, ее выпиравший русский акцент вызывал сенсацию. Однажды в 1919 году Дж. М. Барри, с которым она поддерживала такие тесные платонические отношения, что в обществе могла усесться к нему на колени, предложил ей роль балерины в пьесе по его роману «Правда о русских танцорах». Не то чтобы Барри имел какое-то особое пристрастие к фуэте и круговому движению ногой, но «Русские балеты» были в моде, и он тоже увлекся танцорами, и особенно танцовщицами, а больше всего Лидией. Шестидесятилетний автор «Питера Пэна» и балерина, которой едва исполнилось тридцать, оба коротышки, импульсивные и с рожицами юных шалунов, испытывали ребяческую страсть к фантазии и детским розыгрышам; они были совершенно неспособны отличать мечты от реальности, испытывали животный страх перед ответственными должностными лицами и упорно отказывались становиться взрослыми. Мы с Генри звали их «Лютен и Мютина». [88]
«Правда о русских танцорах» рассказывала о повседневной жизни этих «необыкновенных» существ, о том, как они привыкли питаться, путешествовать, любить, и даже умирать… Репетиции уже начались, как вдруг Лидия, то ли по всегдашней взбалмошности, то ли чтобы повидаться с мужем (тогда им был какой-то итальянец или, кажется, русский генерал), исчезла бесследно, не оставив адреса. Поскольку время шло, а она не подавала никаких признаков жизни – хотя ее видели в высшем свете в Венеции, – Барри и предложил в срочном порядке разучить роль мне; это была роль без слов, но требовавшая навыков мимики и танца, ибо, как выразился автор, «высказываться тут нужно пальцами ног». Вот как получилось, что в спектакле на музыку Арнольда Бэкса и в «нео-бакстовских» декорациях Пола Нэша я вместо моей подруги сыграла прекрасную Увулу, ради меня получившую иное имя: Кариссима.
Лидия ничуть не дулась на меня за это, даже наоборот. Я спасла положение. Кроме того, исполнять роль, предназначенную другой, – это уже стало моей натурой. Думаю, я уже достаточно рассказала о том, как эта способность послужила мне в долгой карьере.
Премьера состоялась в лондонском «Колизеуме» 15 марта 1920 года и прошла с умеренным успехом. «Правда о русских танцорах» шедевром не была и на афишах продержалась недолго. Барри сотни раз изменял текст, на репетициях капризничал, но что за беда – меня это лишь очень забавляло. Такое сотрудничество сблизило нас еще больше, и Барри по моей просьбе написал предисловие к английскому переводу «Моей жизни». Лидию он уже ласково называл Амалией Лулу [89] – ну а теперь и меня не преминул окрестить Томми или Феей Динь-Дин, ведь так звали героиню его «Питера Пэна». Уже не помню, кто из нас заслужил прозвище Капитан Крюк. Во всяком случае не Генри, которого Барри обожал и называл, как все близкие, – Бенджи. Когда в 1962 году в Соединенных Штатах переиздавали «Правду о русских танцорах», я с превеликим удовольствием написала введение.
Благодаря Дж. М. Барри мы познакомились с семьей дю Морье, с которой он общался как с родной. Джеральд дю Морье, известный актер и сценарист, согласился поучаствовать в «Правде о русских танцорах», ведь он уже играл во многих пьесах Барри. Дети его сестры послужили Барри прототипами для Питера Пэна, а сама сестра – для персонажа по имени Венди Дарлинг. Своей известностью Джеральд дю Морье обязан тем, что его именем стали называть марку сигарет; именно эти сигареты я с тех пор и курю.
Когда я познакомилась с дочерью Джеральда – Дафной, то меня сразу поразила ее красота и напряженность ее осанки. Чувствовалось, что она создана для уникальной судьбы: экзотические эпопеи, душераздирающие страсти в Корнуэльском замке или что-нибудь в таком роде. Однако тогда она еще не была автором прославивших ее «Трактира на Ямайке» и «Ребекки». Оба эти романа – спутники всей моей жизни. Я почтительно храню их экземпляры, подписанные для меня, в своей библиотеке.
А своей подруге Лидии Лопуховой я обязана еще и отнюдь не ничтожным прибавлением к скромной вдовьей пенсии. Кейнс после смерти оставил значительное состояние, и Лидия частично пожертвовала его на поддержку нуждающихся артистов.
В 1930 году мы с Генри узнали, что его карьера считалась «неудавшейся», а значит, и пенсия у него будет нищенская. Он не бросил мысли о работе в финансовом секторе и записался по почте в отдел предложения вакансий. Одна из них привлекла его внимание: искали энергичного и амбициозного человека для проекта, «имевшего отношение к воздуху». Предположив, что речь идет об ответственной должности в компании воздушных перевозок, он предложил свою кандидатуру. Его вызвали на собеседование – и он сразу понял свою ошибку: там был нужен коммивояжер по пылесосам!
Денежные затруднения у нас с Генри были всегда – но сколько же раз в нашей жизни случались чудеса, спасавшие нас уже на краю пропасти! Так вышло и на сей раз. Весной 1931-го один из наших знакомцев, директор Английского банка, позвонил ему и предложил должность… советника при Национальном банке Венгрии!
– Много пользы вы там не принесете, но ведь и плохого ничего не сделаете.
Так лаконично он ответил на вопрос Генри, в чем, собственно, будет заключаться его тамошняя миссия.
Предполагалось, что работа продлится всего полгода, и на этот период ему придется переселиться в Будапешт. С моего благословения (а я-то знала, что праздное безделье ведет прямиком к депрессии) и несмотря на нашу обоюдную клятву больше никогда не расставаться, Генри согласился. В воскресенье 1 ноября 1931 года он отправился в Будапешт. Он проживет там восемь лет.
Моя балетная студия на Бейкер-стрит
Биконсфилд, 9 июля 1969, 20 часов
Чудесная погодка весь день.
Я пошла прогуляться по кварталу, это меня очень развлекло. Мне, сидящей взаперти наедине с моими тетрадками, так не хватает движения, но ведь и писание доставляет столько радости!
Недавно я звонила Лидии Лопуховой. Она знает, что я занята продолжением «Моей жизни».
– Я тебе
