При разработке этой судьбы и характера очень помог мне своей консультацией ныне покойный Иван Владимирович Соловьев, тогдашний начальник милиции города Ленинграда. По моей просьбе он любезно посетил меня и рассказал пропасть интересного, а главное, доподлинного и о Борташевиче, и о следователе Войнаровском, и о Геннадии Куприянове с его преступным окружением — Цыцаркиным, Изумрудовым, Малюткой.
Роман был напечатан в ленинградском альманахе в 1953 году и, кажется, имел успех.
Тогдашний редактор альманаха Александр Иванович Черненко на писательском собрании сообщил, что номер альманаха с «Временами года» был заказан даже из Польши.
На этот раз тираж этого довольно-таки непопулярного альманаха был 30 тысяч — небывалая в истории альманаха цифра. Потом роман был перепечатан полностью журналом «Новый мир», а затем стал выходить отдельными изданиями и с тех пор многократно выходил на русском языке и на иностранных.
47. Что недописано в «Сентиментальном романе»
Когда я его написала, мне казалось, что я сбросила с плеч многопудовый груз самых юных моих впечатлений, человеческих образов и неодушевленных предметов, которые носила в себе чуть не полвека (роман был написан в 1958 году и вскоре опубликован).
Какой это был груз, какой тяжести, можно представить себе почти наглядно, если учесть, что в него вошли многие здания моего города Ростова-на-Дону, его церкви, магазины, рынки, его мостовые с булыжником крупным и расшатанным, как старые зубы, не говоря уже о людях всевозможных классовых групп и занятий, начиная с политического карьериста Ильи Городницкого до благонамереннейшей и тишайшей комсомолочки Зойки и от старого спекулянта старика Городницкого до «левака» Фильки Сторчука — со всей своей одеждой, судьбами, чертами характера. Откуда я знала их, каким образом?
Для того я так подробно и вспоминаю свою жизнь, чтобы это понять.
Иногда лично, иногда из людской молвы, ведь уличный фольклор вообще так богат, особенно в южных городах. Я лично вместе с некоторыми моими друзьями пользовалась какое-то время кредитом в кафе «Реноме инвалида», кстати, кафе с таким названием в Ростове моей юности имело несколько филиалов, но мы, помнится, бросили свой якорь в том маленьком узком заведении, что находилось на Садовой улице, близ Николаевского переулка. Его директор, названный для краткости в романе Главным инвалидом, мною выдуман, вплоть до его наружности, которую я складывала из черт, присущих грекам, евреям, армянам, которых было так много среди мелких ростовских нэпманов, например: «добрые толстые брови», «коричневые глаза»… Так же собирательно сработаны и фигура Зои Большой, обаятельной барышни, стоявшей за буфетной стойкой «Реноме», и фигура подпольного белогвардейца Кучерявого, впрочем, его внешность родилась из его душевных качеств, а сочетание этих двух фигур повлекло за собой появление собаки Дианы и пещеры Кучерявого, и Диана и пещера тут вдруг оказались нужными и легли в роман как-то даже непроизвольно. И, вероятно, от тех же причин эти двое вплелись в судьбу Ильи Городницкого, молодого прокурора. И все это писалось просто, без усилий и без натяжки, хотя в этом романе мне больше всего пришлось дописывать, вставлять скрепы, перелистывать листки моей памяти. (Например, воспоминание о брильянтовой брошке в виде якоря отложилось в памяти еще с детства, а где и когда — не помню, и из детства же пришли такие мелочи, как Зойкин аквариум и игры в «айданы» и «кремушки». В Ростове произносили «гайданы», вот как изменилось русское слово «бабки», катясь вниз по географической карте.)
Итак, чувство облегчения, выздоровления, свободы охватило меня, когда я написала этот роман. Критики, отрицательно относившиеся к моему творчеству, число которых с выхода в свет «Времен года» сильно возросло, пытались зачеркнуть «Сентиментальный роман» на том основании, что он не похож на роман Островского «Как закалялась сталь», но за меня вступились другие. К дискуссиям я уже привыкла. Но это — внешняя сторона дела. Внутренняя же его сторона заключается в том, что я перестала испытывать прекрасное чувство освобождения от тяжелой ноши, мне даже кажется теперь, что я слишком много не дописала о моем городе.
Больше всего это относится к людям, хотя в романе столько действующих лиц. В меньшей степени — к предметам гораздо менее существенным, хотя и нельзя сказать, что они вовсе лишены значения.
Куда, например, девались те специфически южные объявления и рекламы, давно перешедшие в анекдоты и обросшие седыми бородами. Я имею в виду такие развязно-безграмотные рекламы, как знаменитая (правда, приписываемая Одессе) реклама натуральных фруктовых соков:
Если хочешь сил моральных
И физических сберечь,
Пейте соков натуральных
Укрепляет грудь и плеч.
Или приклеенное к оконному стеклу рукописное объявление, которым мы любовались на Среднем проспекте по утрам, идя на работу: «Портной принимает всевозможную починку. Тут же продается мусорный ящик».
По молодости лет мы не замечали трагичности этого объявления, смеялись над его безграмотностью. Подобные мелочи восстановить легко, вот человеческие образы, цепляющиеся за мою память, восстановить куда труднее.
Вот уцепился за память щегольски одетый, в меховой шапочке пирожком, какой-то старый человек, с темным больным лицом, с черными кругами вокруг глаз, гладко выбритый и напудренный розовой пудрой. Он вечно топчется на одном и том же фешенебельном пятачке между редакцией «Трудового Дона» и воротами городского сада. Я встречаю его чуть ли не каждый день, но не знаю, кто он, чем занимается. И вдруг кто-то говорит, что это знаменитый автор модных песенок, что поются с эстрады.
И на том же пятачке — иногда один, иногда с кем-нибудь из сотрудников «Трудового Дона», иногда с эффектной экстравагантной девицей в ярко-зеленом клетчатом пальто, в темных очках и с дымящей трубкой во рту прохаживается совсем другого вида человек — одетый модно и дешево, голова в крупных светлых кудрях, голубые мальчишеские глаза, чуточку овечий профиль — это Юра К. О нем я знаю многое, так как он иногда заходит в редакцию и охотно говорит о себе. Он — сын медсестры, работающей в клиническом городке. Эта бедная женщина на грошовый свой заработок сумела дать Юре самое лучшее образование — пристрастила его к книгам. Юра, можно сказать, живет с книгой — с книгой ходит по своему пятачку, с книгой сидит, бочком поместившись на стуле, у редакционного стола, с книгой стоит, греясь у редакционной печи. Он сам пытается писать, но ему не нравится — и справедливо — то, что он пишет, и потому он старается восполнить эту свою незадачу тесным общением с миром литературы и искусств. Он знаком со всеми писателями, как начинающими, так и успевшими себе создать кое-какое имя, — с Александром Бусыгиным, Иваном Ольшанским, Иваном Рахилло. Знает он также всех архитекторов, актеров, всех немногих художников и всех бесчисленных музыкантов Ростова. Девица в зеленом пальто — его жена, Юра на ней женился, пленившись ее трубкой. Он восхищался ею, однажды даже сказал в редакции:
