Абрамова в Минкульт РСФСР и спешно приступает к работе.
К осени 1972 года пьеса Владимира Молько «Пелагея и Алька» была написана.
Быстро не всегда хорошо. Сжатые сроки работы вполне могли отразиться на качестве. И Молько, отправляя Абрамову рукопись, опасаясь резкой критики, писал (дата не сохранилась):
«Умоляю, сохраните доброе ко мне отношение и личное мужество в тех случаях, когда Вам покажется (по первому впечатлению!), что я был излишне “резок” по отношению к Вашим повестям. Не гневайтесь и на мою “наглость” в создании некоторых реплик и сцен, не обращайте внимания на отдельные композиционные просчёты, а просто… редактируйте, прописывайте, сокращайте, делайте пометки (резкие и добрые – какие угодно) на полях, пишите мне, звоните… Где-то в глубине души я уверен, что эту работу Вы просто не сможете не принять как свою кровную. Я уж не говорю о том, что это пока только “основа”.
Что же касается творческой стороны, то я готов работать сколько угодно… только с единственным условием – единственности нашего с Вами драматургического воплощения повестей. Всякое иное (халтурное) инсценирование механически немедленно выводит меня из этой работы».
На самом деле Молько посылал Абрамову вовсе не «основу» – черновой конечный вариант пьесы, а её первый чистовой. Но, боясь определить его таковым, на случай абрамовского гнева подстраховался.
Спустя время, 1 октября 1972 года, Фёдор Абрамов отвечал:
«Пьеса получилась. И скажу даже больше: она, на мой взгляд, обещает быть серьёзным, незаурядным произведением драматургии… Вы молодчина! Я даже и не ожидал, что Вы, городской человек, сможете “вжиться” в деревню. По душе мне и Ваша смелость… Чего, по-моему, не хватает пьесе сейчас? Прежде всего драматизма, напряжения, более острой сшибки людей и характеров. Как всё это усилить? Во-первых, сократить, сжать, сделать “жёстче” некоторые диалоги и монологи… Но главный путь дальнейшей “драматизации” повести – углубление её проблематики, актуальности звучания, её, так сказать, философии. Заострить разговор о коренных вопросах, которые волнуют сегодня молодёжь: о счастье, о том, как жить…
Далее. Отцы и дети. Пелагея вся “соткана из противоречий, как её характер”.
Образ тропинки и города с его соблазнами. Как это сделать? Возможно, в виде сияющих огней с его соблазнами на заднем плане и т. д. Но это надо. Тогда совершенно по-другому, вернее, острее будет читаться вся пьеса. Алька раздирается. Алька мечется! Вот что ни на минутку не надо упускать авторам, вот что должен чувствовать постоянно зритель.
Пелагею кое-где надо бы сделать посложнее, полукавее, поигривее…
Надо кое-что прочертить и в Альке. Крупнее её метания. В конце пьесы она чуть ли не совсем навострила лыжи в деревню. А ведь побеждает-то город. Сомнения, сомнения, вздохи и ахи по деревне и ослепляющие соблазны города… В этот нерв сегодняшнего душевного и нравственного бытия молодёжи».
И вновь тонкая абрамовская работа со словом: «Мешок я исправил на кузовок. На Севере с мешками траву не собирают…»
И в заключение письма:
«Никогда (подчёркнуто автором. – О. Т.), никогда больше не присылайте мне невычитанного экземпляра. Мне это не только отравило всё настроение, меня это привело в бешенство. Превыше всего не люблю халтуру и недобросовестность. Человек любую свою работу должен делать добротно, в том числе и черновую.
Пьесу пришлите, пожалуйста, в двух экз. Один – для правки, а другой я отдам Товстоногову или в театр Ленинского комсомола.
Должен сказать, что язык пьесы меня ещё далеко не во всём удовлетворяет.
Спорьте со мной. Отстаивайте свою правоту. Я никогда не считаю, что я во всём прав. Возможно, где-то и я маху дал…
Не жалейте сил. Не спешите! Не порите горячку! Повторяю, пьеса – а не просто ремесленная инсценировка! – обещает стать серьёзной вещью, и над ней нужно, необходимо работать.
Да! Разговоры о любви, о счастье, о том, как жить, не должны быть нудными, назидательными. Это как жизнь, как вспышки в серой повседневности, как внезапно пронизывающий прозу жизни ослепительный свет фар. В общем, вы понимаете меня, не так ли? Для разжигания Вашего воображения посылаю превосходную рецензию на “Альку” из “Авроры”… Рецензию на “Пелагею” почитаете в “Новом мире” № 9».
Такой абрамовский ответ не мог не обрадовать Молько. Пусть и с жёсткой критикой, но всё же в письме было самое главное – Абрамов принял именно пьесу, а не инсценировку.
Над каждым присланным её вариантом Фёдор Александрович работал с присущей ему дотошностью. Потребовалось ещё немало времени, прежде чем рукопись пьесы устроила Абрамова.
О сложностях с распространением пьесы в Минкульте РСФСР Молько неоднократно писал Абрамову. В чём была эта сложность, Владимир Ильич особо не распространялся. Для ознакомления её брали многие театры, и даже столичный Малый, но к постановке не принимали.
Первым, кто принял решение о спектакле «Пелагея и Алька», был Сызранский драматический театр и его главный режиссёр-постановщик Александр Михайлович Трубай. Несмотря на молодость (36 лет), за его плечами был хотя и небольшой, но весьма успешный опыт работы в Орском театре драмы. Пьеса Александру Трубаю понравилась, и за два месяца работы она была поставлена в театре. Абрамов в постановке не участвовал, и о том, как шло дело, опять-таки узнавал лишь из писем Молько, хвалившего антураж сценической постановки и репетиционную работу артистов.
Когда работа в Сызрани шла полным ходом, Владимиру Молько неожиданно позвонили из Управления культуры с сообщением о снижении авторского гонорара на 50 процентов, что едва не сорвало премьеру. Встревоженный Молько писал Абрамову: «Как быть?! Ведь не забирать же пьесу из театра?»
Такое решение было вызвано тем, что кому-то из чиновников Министерства культуры показалось, что «Пелагея и Алька» не пьеса, а всего лишь инсценировка, поэтому и причитающееся вознаграждение, разумеется, должно быть ниже. А для этого нужно было вновь пересмотреть условия договора.
Фёдор Абрамов с этим не согласился, хотя и особо настаивать не стал. В сущности, он и на этих условиях был не внакладе. Сложнее было Владимиру Молько, изначально задумавшему пьесу и полностью написавшему её первый вариант.
Чувство уважения к труду соавтора подсказало Фёдору Абрамову следующий ход разрешения данного вопроса: он попросту отказался от причитающегося ему более высокого процента от гонорара и вместе с Молько письменно уведомил об этом Министерство культуры. «Если Министерство культуры РСФСР откажет в нашей просьбе – признать пьесу “Пелагея и Алька” оригинальным произведением, – говорилось в заявлении, – то авторский гонорар распределяйте так: 1,5 % – Ф. Абрамов и 1,5 % – В. Молько».
Премьера «Пелагеи и Альки» состоялась в Сызранском драматическом театре 15 марта 1973 года.
Фёдор Абрамов, не видя постановки, по просьбе Владимира Молько откликнулся поздравительной телеграммой:
«Сызрань Драматический театр Главному режиссёру Трубай Горячо поздравляю Вас и весь коллектив премьерой хочется надеяться что Пелагея и Алька с Вашей лёгкой руки выйдут на широкие просторы
