несчастье. Второй раз император сел на лошадь в три часа дня, того же шестого числа. Он взобрался на холмы Бородина с подзорной трубой. В полной тишине вдруг раздался пушечный выстрел с русских линий, и ядро упало в нескольких шагах от императора. Всеобщий ужас.
Но, слава Богу, случилось и приятное – прислан портрет сына Наполеона. Он прибыл с письмом императрицы. Портрет выставили перед палаткой императора. Собрались маршалы, генералы и офицеры. Похоже это на молебен русских, над которым смеялись некоторые из нас. Ночью вернулся страх, что русская армия все же нас оставит с носом – скроется. Император даже запретил раздавать свою замечательную прокламацию, обращенную к солдатам. Приказал прочитать ее, если состоится битва.
Наступил момент, когда мы перед строем зачитали солдатам прокламацию. Каждое слово императора воодушевляет и поднимает боевое настроение: «Солдаты! Вы идете в битву, о которой мечтали. Теперь победа зависит целиком от вас, она нам необходима как воздух… Действуйте, как вы действовали при Аустерлице, при Фридлянде, в Витебске, в Смоленске, и пусть ваши далекие потомки будут с гордостью вспоминать о вашем героическом подвиге…»
Кажется, это будет битва артиллерии. Кавалерию и гвардию император в расчет не берет. Хочет выиграть сражение без них. Он все что-то считает и повторяет всем, что, вступив в Москву, он будет сильнее, чем сейчас под ее стенами.
А Кутузов все ему видится нерадивым и медлительным.
Настал день битвы. В пять утра император уже не спал, да и никто не спал. Все всматривались в правый фланг русских, но в семь часов все загремело и загрохотало на левом фланге. И в это же время пришло известие, что полк принца Богарне русские истребили своим огнем. Командир убит. Остатки людей спасали солдаты 92-го полка.
Левый фланг русской боевой линии прорван. Случилось это в полдень. Постарался Ней: это он пошел на помощь Даву. И вот уже 57-й полк Компана водворился в побежденном русском редуте. Ней тут же бросился на другие редуты. Все было кончено – открылся выход на равнину поля битвы. Сюда для зачистки равнины был брошен Мюрат со своей конницей. Мюрат очутился среди неприятеля, который, получив подкрепление генерала Тучкова, решил вернуть захваченные редуты. Русские окружили Мюрата. Он совершено забыл о себе, собирая растерявшихся наших солдат. Мюрат одной рукой держал оружие, а другой размахивал султаном, призывая всех собраться вокруг себя.
В критический момент схватки один из командиров скомандовал отступление. Мюрат схватил его за шиворот и крикнул: «Что вы делаете?!» Полковник показал на землю в трупах:
– Здесь нельзя оставаться!
– Но я же остаюсь! – сказал Мюрат.
Полковник холодно глянул на Мюрата. «Солдаты, дадим себя убивать!» – крикнул обреченно он.
Сегодня произошло что-то страшное на поле боя. Русская кавалерия разбилась о 80 наших пушек, которые стреляли одновременно. Оставшаяся кавалерия укрылась за их пехоту. Пехота плотной, сжатой массой двигалась до тех пор, пока наши батареи не стали громить ее картечью. Целые взводы падали на месте замертво, но русские вновь соединялись, закрывая живыми мертвых, опять шли вперед. В какой-то момент они застыли на месте, но отступать не стали. Потом мы гадали: «Что это было?» Быть может, ранили Багратиона в этот момент? Быть может, они сами испугались, что мы с ними творили? Или привычная для рабской страны инертность мешала что-либо изменить? Но мы не могли не восхищаться их безоглядным упрямством в своей правоте. Кажется, я как-то странно рассуждаю…
Все Бородинское поле и даже небо, нависшее над ним, нам представлялось каким-то адом. Все полыхало, грохотало, столбами поднималось к вершинам обугленных деревьев. Даже солнце закрыло свое лицо завесой облаков над этим хаосом движущегося железа. Но вдруг опять блеск оружия, касок, кирас под аккомпанемент грома пушек. Со всех сторон сеялась смерть, и редуты казались извергавшимися вулканами.
Я вечером написал красиво, но страшнее я ничего в жизни не видел.
Но взятие основных русских укреплений не принесло нам окончательной победы. Наш наступательный порыв иссякает. Требуются свежие силы. Но император отказался ввести в бой последний свой резерв – отборные войска – императорскую двадцатитысячную гвардию. Она стояла в полном боевом вооружении, с полной амуницией, слушая, как полковые музыканты играют марши.
Все слышали, как кричал Ней: «Если он больше не генерал и хочет везде быть императором, то пусть возвращается в Тюильри и предоставит нам быть генералами вместо него!»
Мюрат сдерживал себя, но он четыре раза жаловался на огромные потери и просил помощи гвардии.
Вообще, весь этот день император вел себя странно. Порой мы его не понимали. В таких серьезных сражениях он всегда был деятельным и спокойным, а сегодня – одинаково вялым и грустным, когда ему докладывали об успехе или неудаче. Одни считают, что у него упадок духа – слишком долго он гонялся за этим сражением. Другие – что он пресытился битвами, что годы берут свое, что нервная система истощается даже у великих людей. Его близкое окружение оправдывало его инертность – ведь когда командуешь на большом пространстве, все должны тебя легко найти в определенном месте.
Но никто из нас не решался высказать свое тайное подозрение, что, кажется, император болен.
Русские третий раз перестроили свой левый фланг перед Мюратом и Неем. Мюрат послал на них кавалерию Монбрена. Монбрен был убит. Его сменил генерал Коленкур. Он тоже был убит. Русские упорствовали, сражаясь ожесточенно, умирая у своих укреплений.
Даже в 10 вечера Мюрат, чей пыл не могла унять непрерывная битва, пришел опять к императору. Он видел, как русская армия, сохранявшая порядок и не павшая духом, уходила через Москву-реку. Мюрат просил, чтобы ему дали гвардию, чтобы русским нанести последний победный удар.
Император словно его не слышал. Он был бледен и слаб. Возможно, его мучила болезнь. Он и во время сражения не мог сесть на коня, ходил взад-вперед или лежал на медвежьей шкуре. Сейчас его жгла тоска – он не получил решающей победы.
Несколько пленных, ни одного полкового знамени – вот и все, что осталось после отступления русских. Он дал уйти армии, с которой так надеялся сразиться.
Вчера поздно вечером мы с Мюратом обошли место битвы. Поле усеяно трупами с оторванными руками, ногами, головами. Вдоль оврагов, в перелесках, у редутов лежат раненые, многие просят милосердного выстрела, чтобы им не мучиться. Стоны идут, кажется, даже из-под земли. Умирающие от ран солдаты в окровавленных мундирах… Их страдания облегчить некому – не хватает врачей.
Я впервые видел Мюрата
