Пулеметчики ударили таким плотным и мощным огнем, что сразу повалили всю первую цепь фашистов. И этот же огонь отрезвил струсивших, заставил их понять, что путей к отступлению нет и выход только один - возвращаться на свои позиции.
Напоровшись на сильный заградительный огонь, враг залег.
Если бы ворошиловцы не разгромили карателей на Алтуховском большаке, последствия для всего партизанского края были бы трагическими. Это хорошо понимал Александр Павлович. Уезжая из отряда, он передал партизанам, не упрекнув их ни словом за прошлое, благодарность от имени брянского штаба партизанского движения и обкома ВКП(б). Ворошиловцы, одержавшие победу над врагом и над опутавшим их страхом, слушали Александра Павловича молчаливо, потому что перед их глазами все еще стояли погибшие товарищи, а потом так же молчаливо провожали его глазами, думая о своей победе, о своих только что зарытых в землю товарищах и об этом железном человеке в сером плаще. Они думали о нем с благодарностью.
20
В результате согласованных действий сковывающей группы и Северного боевого участка, а также фланговой группы товарища Выпова сопротивление противника было сломлено, и он к началу октября начал отходить на север и северо-восток. Александр Павлович улетел на Большую землю и уже там, в Ельце, узнал из радиограммы о развертывании дальнейших действий партизан:
Преследуя отходящего противника, отряды заняли прежние свои
рубежи обороны, очистив полностью населенные пункты и аэродром в
Салтановке, и закрепились на рубеже по правому берегу р. Навля:
Святое, Алексеевка, Алешенка, Андреевский хутор, Ревны, Гаврилково,
Гололобово и далее по южному берегу р. Ревна до р. Десна и на юге по
левому берегу р. Десна за исключением Вздружное, которое на
сегодняшний день, 7.10.42 г., еще находится в руках противника.
Высокое положение Александра Павловича, сама роль, которую он играл в жизни людей, с годами приучили его относиться к себе с тем же почтением, с каким относились к нему другие. Он уважал свою деятельность, свое место среди людей, свой авторитет. И все же после того боя, где он шел в цепи, под пулями, где встретился с собственной молодостью, с тем рабочим пареньком, который жил в нем, уже достаточно забытый самим Александром Павловичем, после того боя что-то прибавилось в нем сильно заметное. Да, он знал хорошо, кто он и каков он, знал свое высокое положение, но особенно не задумывался над этим: так сложилось, так утвердилось. Теперь же, когда он собирал бюро, смотрел на своих коллег и помощников, разговаривал с ними, ему то и дело являлась мысль о том бое. И даже в Военном Совете фронта, где он заседал среди равных себе и стоявших выше него, и там он чувствовал в себе тот Алтуховский большак. Сильное и свежее что-то прибавилось в Александре Павловиче с этим Алтуховским большаком. И радиограмму из леса он читал по-другому, не так, как прежде. Он не сомневался, что положение в партизанских лесах будет исправлено и что операция по его плану закончится успешно, он и прежде не сомневался в своих предприятиях, но теперь думал об этом как-то по-новому. Партизанская война, разгоревшаяся в Брянских лесах, - именно в Брянских лесах, а не в Белоруссии, не под Ленинградом, не на Украине, - стала восприниматься им как личное дело. Подобно всем людям, он встретил войну как бедствие, испытание для всех, для всей страны; подобно другим людям, он жил войной и ничего важнее войны, важнее борьбы с врагом у него не было, и любой сданный врагу город, хоть бы и совсем незнакомый ему, был для него такой же болью, как и для всех, и любой, хотя бы незначительный, успех наших войск в любой точке огромного фронта был для него, как и для всех, радостью. Однако же Брянские леса занимали в нем особое место. И не потому, что они находились на территории руководимой им области, а потому, что там был его Алтуховский большак. И среди множества важных дел он не забывал о Брянских лесах, всегда помнил о них и ловил себя на том, что какая-то сила постоянно притягивает его к ним.
И в начале ноября Александр Павлович собрал специальную группу и снова вылетел к партизанам. У него была идея преобразовать партизанские отряды в более крупные соединения, в партизанские бригады. Бригадная система казалась ему более гибкой, более управляемой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В октябре сорок первого года полк, где был начальником штаба капитан Гоголюк, под Вязьмой понес большие потери, попал в окружение и перестал существовать как боевая единица. Два месяца бывший начальник штаба бродил по оккупированной земле, пытаясь выйти к своим, но свои были далеко. В одной из глухих деревень капитана свалил тиф, оборвав последнюю надежду не только выйти из окружения, но и хотя бы просто остаться в живых. Почти без присмотра, в бреду, Гоголюк лежал на печи, не замечая ни дня, ни ночи, потеряв счет времени и всякую связь со всем живым, что еще было вокруг него. На третий или пятый день он пришел в сознание, но был так слаб, что не мог ни встать, ни повернуться, ни даже сказать слово. Он только прислушивался к себе, к теплившейся в нем жизни, к голосам, возне, к стуку и грюку в избе и за окном, на улице.
- Куда ж его теперь? - спрашивал старушечий голос.
- Куда, хоронить надо, - отвечал голос старика.
- А копать кто будет? Разве ж по морозу такому выкопаешь?
- Без могилки нельзя, нехорошо будет.
- А копать кто будет?
- Надо копать...
Когда капитан понял, что старики вели речь о нем, он не испугался, а, напротив, почувствовал в себе слабую радость: старики говорят о нем как о мертвом, а он жив, слышит их разговор, и от этого едва заметная пришла к нему радость, и он застонал, а потом попросил пить.
Старики удивились и тоже обрадовались, засуетились. Через две недели капитана сняли с печки. Он даже постоял немного на ногах, придерживаясь за спинку кровати. Постоял и лег на полу, где постелили ему на соломе. Тут не так жарко было и воздух посвежей.
А в деревню пришел небольшой отрядик из окруженцев, командовал отрядиком старший лейтенант Покровский. И капитан предстал перед этим Покровским. По-над стеночкой, по-над заборчиком, в сопровождении старика, добрался до избы, где стоял командир Покровский.
- Кто такой? Откуда?
А уж капитан во всем гражданском был, под местного маскировался.
- Я капитан Гоголюк, бывший начальник штаба полка, теперь вот в тифу. - И за печку рукой взялся, чтобы не упасть. В голове закружилось, потому что первый раз вышел на улицу и так много прошел.
- Местный, что ли?
Молодой, красивый, с румянцем на щеках, Покровский замкнуто и недоверчиво смотрел на едва стоявшего на ногах человека, якобы капитана. Как и положено, Покровский сидел, ведя допрос, капитан, как положено допрашиваемому, стоял, держась за печку.
