Пирс-Корт,
вторник, 11 сентября 1945 года
Монашки частично съехали, мы частично въехали. Лора уверяет, что все в идеальном порядке, мне же всюду видятся потери и повреждения. Шпага Ромео опять сломана; объяснения монашек путаны и невнятны.
Среда, 12 сентября 1945 года Монашки выехали в 10.30. Последние семь втиснулись в одну машину вместе с вещами и клеткой с двумя птицами. Лихорадочная активность: двигаем мебель, распаковываем книги и серебро, проводим инвентаризацию винного погреба: четыре дюжины «Доу 22», шесть дюжин бордо разных сортов. Простудился. Миссис Мюллер воцарилась – пока всего на пару недель. Воды нет.
Четверг, пятница и суббота . Очень много работаем, очень сильно мерзнем. <…> В середине дня сообщение из Виндзора: во вторник буду демобилизован. Дел по горло. В субботу вечером библиотека разобрана, баки наполнены почти доверху – можно принять горячую ванну. Трогательно находить прелестную обыденность довоенной жизни: писчую бумагу, старые журналы. В чулане мои отсыревшие, подбитые мехом охотничьи сапоги, а также «Дух радуги» Россетти. Миссис Мюллер старается кормить нас вегетарианской пищей.
Пирс-Корт,
вторник, 18 сентября 1945 года
На такси в Виндзор. Получил демобилизационное удостоверение, прошел поверхностный медосмотр, вернулся в казармы на Олбани-стрит, где Демобилизационный центр с исключительной сноровкой делает никому не нужное дело, за что получает неизменно высокую оценку. Дали мне напечатанные на машинке рекомендации относительно получения пособия по безработице и медицинской помощи, а также прочие совершенно бессмысленные советы. Сбежал от них в полдень и решил, что сдачей обмундирования утруждать себя не стану – сегодня, во всяком случае.
Вторник, 25 сентября 1945 года Порядок в доме постепенно восстанавливается. Миссис Харпер и миссис Мюллер героически борются с запустением. <…> Вчера перечитал свои школьные дневники и испытал жгучий стыд.
Вторник, 2 октября 1945 года
Новости из внешнего мира с каждым днем становятся все ужаснее: в двух третях Европы и во всей Азии царят хаос, тирания, голод и чудовищные злодеяния. Моя жизнь меж тем безмятежна и счастлива, как никогда раньше. Начал роман из школьной жизни 1919 года – менее актуальной темы не придумаешь. <…> Лора незаметно, но уверенно справляется с домашними заботами: целыми днями либо варит картошку для своих цыплят, либо делает творог, который мы не едим. В субботу вечером ужинали в гостинице на Беркли-Роуд. В прошлое воскресенье исполнилось ровно шесть лет с тех пор, как в 1939 году мы отсюда уехали. Сегодня занимался тем же, чем и в день отъезда: копал тропинку за тисом в северо-восточном углу нашего участка; предполагалось, что тропинка будет вести в сад.
Мясо едим всего два раза в неделю; питаемся яйцами, макаронами, домашним сыром (Лориного приготовления), хлебом и вином, иногда довольно гнусной рыбой. Некоторый запас вина у нас пока имеется. Когда оно кончится, участь наша будет незавидной.
Воскресенье, 7 октября 1945 года
<…> В четверг приходил к чаю отец Муртаг; благочестив, сдержан. «Пишу статью о любви к Богу. Хорошая тема, вам не кажется?» И начал – на редкость наивно и поучительно – делиться с нами своими размышлениями. Неожиданно: «Вас устраивает, что служба идет на латыни? Разве церковная служба не есть великий акт любви?» Думаю, ему надо бы постричься в монахи. Все время повторяет, что не одинок, словно старается убедить в этом самого себя. Когда говоришь с ним один на один – очень невосприимчив.
Вести из внешнего мира все так же ужасны.
Среда, 26 декабря 1945 года <…>Хотя и делаю вид, что отрешен от мира, день, когда нет ни почты, ни газет, кажется мне каким-то пустым, и я с нетерпением жду завтрашнего утра: проснусь, а у моего изголовья сложены свежие газеты.
1 января 1946 года Холодный новогодний день. Мои дети утомляют меня. Воспринимаю их недоразвитыми взрослыми; нерадивы, агрессивны, легкомысленны, чувственны, лишены чувства юмора. Начал новый год с того, что возобновил работу над «Еленой», и это при том, что никаких предварительных решений на сей счет не принимал.
Суббота, 2 февраля 1946 года Письмо из Америки – из тех, какие там принято посылать авторам. Журнал «Лайф» беспечно предлагает мне издать фотоальбом с фотографиями прототипов моих героев. В ответном письме пригрозил авторам письма тюремным заключением. Приходил к чаю отец Муртаг, и я дал ему «Дневник сельского священника» [396] – любопытно, как он его воспримет. В Меллзе сумел попасть на исповедь и к причастию. Хочется надеяться, что Лора сегодня вернется, боюсь только, что приедет не одна, а с Маргарет.
Воскресенье, 24 февраля 1946 года Американский журнал «Лайф», с которым я уже не первую неделю состою в язвительной переписке, прислал ко мне мало вменяемого юнца по имени Осборн. Теперь, после первоначального абсурдного предложения, хотят, чтобы я написал статью о своих «персонажах» и вдобавок помог художнику их нарисовать. Лег рано, но заснуть не смог – в четверть второго принял снотворное.
Среда, 6 марта 1946 года Оскорбительное письмо от какой-то американской католички. Вернул его ее мужу с запиской: «Буду Вам признателен, если Вы примете дисциплинарные меры в соответствии с обычаями Вашей страны, дабы Ваша супруга остереглась впредь писать хамские письма незнакомым мужчинам».
Понедельник, 18 марта 1946 года
<…> Получил на прошлой неделе приглашение в Нюрнберг [397] . А также – предложение написать «брошюру» для винного магазина; гонорар – вином.
Теперь, когда статья о моих «персонажах» написана, американцы раздумали ее печатать. <…> Сочинил неплохое крохотное предисловие к «Непереносимому Бассингтону» Саки [398] .
Нюрнберг,
воскресенье, 31 марта 1946 года
Встал на рассвете. В 5.30 под окном уже нетерпеливо гудела машина с двумя худосочными юристами на заднем сиденье. Неудобный транспортный самолет. В Нюрнберг прибыли в 12.00 по нашему времени и в 13.00 – по европейскому. В аэропорту продержали целый час. Пообедать удалось, только когда добрались до «Гранд-отеля». После этого невеселого начала все пошло гладко. Сегодняшний Нюрнберг – это всего два дома: большой, роскошный отель, реквизированный американской армией, и большое, роскошное здание суда. Город же представляет собой груду развалин, которые отдают трупным запахом и среди которых бродят, словно тени, немолодые немцы среднего сословия в гамбургских шляпах. Нас отвезли на машине во Дворец спорта, который сохранился в целости и сохранности, но, возможно, будет снесен. Это вполне типичное, современное помпезное сооружение, в свое время оно предназначалось для парадов, а теперь немецкие евреи в американской форме фотографируют здесь друг друга на гитлеровской трибуне, выбрасывая руку в нацистском приветствии. По-моему, не меньше восьмидесяти процентов американцев в Нюрнберге – евреи, ведь по-немецки говорят только они. Прогулка с «бедекером» в руках по Старому городу в попытке идентифицировать руины. Затем, ровно в 6.30, началась светская жизнь. За мной зашел Мервин и повел на прием с коктейлями в угловом зале отеля; вместе с многочисленными официальными лицами, присутствовавшими на процессе, главным образом англичанами, пили свежее молодое немецкое шампанское. Потом поехали на машине ужинать на виллу, где Мервин живет с еще тремя коллегами. Меня поразило их рвение и esprit de corps [399] . В Англии мы расцениваем этот судебный процесс, как неуместную пародию, эти же люди убеждены, что делают дело большой важности и сложности, требующее немало сил. Знакомство с документами, которые здесь изучаются, вызывает такую ненависть к немцам, которой не было за все пять лет войны. Заговорили о П.Г.Вудхаусе. Они бы и его с удовольствием посадили на скамью подсудимых. Неожиданно для себя обнаружил, что нахожусь в числе «випов». Странно слышать, когда к вам обращаются с вопросом: «Вы вип?»; ничуть не менее странно без тени смущения отвечать на этот вопрос утвердительно. Впрочем, «титул» этот дает право на некоторые существенные преимущества, как то: отдельную ванную и спецстоловую в здании суда.
