Павлу Егоровичу становится все хуже. Куприн рвется к своему старинному другу.
14 сентября мама пишет: «Александр Иванович меня все упрашивает поехать в Гатчину. Говорит: „Поедем, милая, поскорей, может быть, мой приезд его поднимет, а если суждено… то я буду знать, что я скрасил ему последние минуты“.»
Но доктора все еще против поездки Куприна, ему требуется покой. Никто еще не знал, что и Куприн смертельно болен.
30 октября Щербова — Куприным: «Как тяжело переживать мне его страдания! Сознание, что вы есть у меня, очень меня поддерживает. Павел в бреду все вас вспоминал, все вас звал».
В этот же день мама пишет Щербовым, что «Александр Иванович сегодня заплакал, когда я читала в письме, что Павлу Егоровичу хуже. Решила ему больше правды не говорить».
Павел Егорович Щербов умер 7 января 1938 года, ночью, так и не увидевшись с Куприным.
В конце 1937 года мои родители решили поехать в Ленинград, с тем чтобы решить вопрос об окончательном местожительстве. Остановились у старого знакомого, портного Катуна. Когда-то отец предложил ему вывесить в приемной комнате следующую надпись:
В кредит не шью… Поставил точку,
Обычай дружбы мне не нов.
Наденет друг штаны в рассрочку,
И нет ни друга, ни штанов.
Вскоре Куприным предоставили квартиру на Лесном проспекте.
Мама мне пишет:
«21/I — 1938 г.
Папа хворал, был в больнице, не хотела тебя огорчать. Теперь он дома, поправляется. Я пришла в себя и снова могу сесть за письмо.
У нас прекрасная квартира, 4 комнаты, ванная, кухня, центр. отопление, телефон.
Была у Щербовых, застала Павла Егоровича в агонии, 10 дней тому назад он скончался».
27/II — 38 г.
«Ты спрашиваешь, какое впечатление от Гатчины? Конечно, очень сильное: стоит маленький зелененький домик, весь в снегу (эта зима очень снежная), в котором мы с папой были молоды и ты была крошкой.
Весь поселок очень нарядный, от такого пейзажа глаз за 18 лет отвык. В самый дом не заходила — не хотела беспокоить людей».
Ни отец, ни мать так и не нашли в себе сил, чтобы зайти в зеленый домик. Слишком много воспоминаний было с ним связано…
2/VI — 38 г.
«На этих днях едем в Гатчину, но не на свою дачу — на ней еще живут, нет еще помещения, куда бы их переселить. Мы пока будем жить у нашей соседки, с которой только теперь подружились. Приглашены на все готовое.
Здоровье папы лучше, врачи надеются на полное выздоровление…»
Приехав в Гатчину, мои родители окончательно отказались от своего участка и от компенсации в семьдесят тысяч за него. Они поселились на маленькой дачке Александры Александровны Белогруд, вдовы известного архитектора. (Эта дачка существует и до сих пор, рядом с участком, где когда-то был зеленый домик.)
Жили они тихо. В саду Александры Александровны была масса цветов, она прекрасный и страстный садовод. Отец наслаждался, гулял маленькими шажками. Но болезнь и слабость усилились.
Ему стало очень плохо, и врачи срочно решили перевезти его в Ленинград. За ним приехала санитарная машина. В последний момент Александра Александровна вдруг побежала на наш бывший участок и спешно набрала в корзиночку «потомки» когда-то посаженной отцом клубники Виктории. «Из вашего сада, Александр Иванович», — сказала она, поставив рядом с отцом сочные плоды. Куприн благодарно улыбнулся.
В Ленинграде врачи решили сделать отцу операцию.
24/VII — 38 г.
«Ничего радостного о папе сообщить, к сожалению, не могу: у него рак пищевода! Операция ему сильно облегчила — его питают через желудок, он очень посвежел, но надолго ли это?
Сейчас проснулся (он много спит, к его счастью), и первое слово — а дочка где, моя Ксения? Я ему показала твой портрет с собачкой. Он сказал: „Какая она у нас красивая“.
Я, конечно, чувствую себя придавленной судьбою… Сама понимаешь, смотреть на любимого человека и знать, что спасти невозможно!
В смысле ухода и в окружении все, что только возможно, он имеет: и лучшие врачи, профессора и знаменитости около него.
Что возможно для спасения или, вернее, для продления его жизни, все делается — одним словом, он на давно желанной Родине.
Я счастлива, несмотря на ужасное горе, что желание его и мечта сбылись».
Через неделю, 3 августа 1938 года, мама писала:
«Нет слов, как мне тяжело тебе писать, что папочка тает с каждым днем…
О себе не пишу — ты ясно сама себе представляешь мое состояние — ведь папочка наш особенный! Нежен он со мною необыкновенно, но говорить уже не может. Но улыбается так мило, что сразу легче делается.
Больше не могу писать, сердце не выдерживает…»
Когда-то, заболев в молодости, Куприн сказал, что, умирая, он хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца.
Его желание исполнилось. Мама ни на минуту от него не отходила, и несмотря на его слабость, всю свою оставшуюся силу он вкладывал, чтобы крепко, крепко держать маленькую ручку своей жены. Так крепко, что мамина рука затекала.
Мама записала в дневнике все, что говорил незадолго до смерти отец:
«Я чувствую, что меня что-то вздернет, даже испуг будет, а потом я поправлюсь.
Я глупею, с головой что-то делается — помоги же мне, позови доктора.
Я не хочу умирать, жизни мне хочется. Ксению скорее позови, я не могу без нее больше».
Перекрестился и говорит: «Прочитай мне „Отче наш“ и „Богородицу“, — помолился и всплакнул. — Чем же я болен? Что же случилось? Не оставляй меня».
«Мамочка, как жизнь хороша! Ведь мы на родине? Скажи, скажи, кругом — русские? Как это хорошо!»
«Я знаю, что я иногда схожу с ума и бываю тяжел, но, милая, будь со мной милостива.
Я чувствую, что что-то ненормально, позови доктора.
Посиди со мной, мамочка, так уютно, когда ты со мной, около меня! Мамочка, люблю смотреть на тебя».
«У меня теперь какой-то странный ум, я не все понимаю.
Вот, вот начинается, не уходи от меня, мне страшно».
Александр Иванович Куприн умер 25 августа 1938 года. Моя мама погибла во время блокады Ленинграда пять лет спустя. Оба они покоятся рядом на Волковом кладбище. Это своего рода музей. Первым погребен здесь писатель-бунтовщик Александр Николаевич Радищев в 1802 году. Каждое имя на памятниках принадлежит прошлому, настоящему и будущему.
Вернувшись на родину, я, конечно, посетила Литераторские мостки, как теперь называется Волково кладбище.
Приближаясь к могиле отца, я увидела большой букет нарциссов, которые он очень любил и собственноручно сажал в нашем садике в Гатчине. Нарциссы были одним из первых чудес весны моего детства. Меня этот жест неизвестных почитателей растрогал до слез. Я часто приезжаю и долго гуляю по кладбищу, где похоронено много людей, связанных с моим отцом.
