У автобусов стояли двое полицейских. Пройдя мимо них, она увидела перед собой улицу, и воздух наполнил ее легкие, а когда один из полицейских крикнул ей, чтобы она вернулась, она сказала: «Я не оттуда. Я только пришла узнать о своей семье».
Она не оглядывалась, потому что полицейские могли не поверить ей, и не бежала, как ни сильно было искушение, потому что тогда с ее ног свалились бы сабо и ей пришлось бы остановиться, чтобы надеть их или оставить на улице.
Миллионы рук прижимались к этой перекладине каждый день и полировали ее до тех пор, пока она не стала блестеть, в отличие от всего остального в метро. Нат прошел через турникет и перешел на другую платформу, чтобы быть подальше от женщины, в случае если она позовет его. Она смотрела на него несколько секунд ничего не говоря, а затем сказала: «Проходите!» – но дружелюбнее ее лицо не стало.
Прибыл поезд, и немногие пассажиры вышли. Нат не вошел в последний вагон, который остановился рядом с ним. Он поднял металлическую ручку и, преодолевая сопротивление, открыл двери, как Самсон или укротитель львов. Ему пришлось действовать обеими руками, отчего его пальто распахнулось. Оказавшись в вагоне, он повернулся, чтобы сдвинуть двери, стоя как можно ближе к ним, затем запахнул пальто и сел.
Он видел, как люди, сошедшие с поезда, уносятся назад на платформе. Затем промелькнули черные перекладины, и в окне появились лица, уставившиеся на него или смотрящие в окно. Он увидел свое собственное лицо и глаза, которые были похожи на черные дыры. В метро уже никто не разговаривал. Поезд поехал быстрее, но не намного, потому что следующая станция была уже недалеко. Лица начали исчезать, внизу показалась улица с белыми крышами автобусов; группами стояли полицейские; затем появились ряды деревьев и широкая река, куда автобусы не могли поехать. Он видел, как медленно поворачивается Эйфелева башня и начинает медленно уходить вправо.
Какой-то мужчина встал и пошел к дверям. Мимо окон пролетали балкон, увитый зеленью, большая комната с подсвечником на столе. Окна находились достаточно близко, чтобы он мог забраться в них, если бы поезд остановился. Сначала, когда поезд добрался до станции, он продолжал двигаться, затем со скрежетом остановился, и Нат увидел написанное на стене слово passy.
Здесь кончалась линия «воздушного» метро. Со стороны реки шел свет, но крыша заслоняла свет с неба. Вскоре поезд поедет под землей. Он сказал про себя: «Трокадеро», «Буассьер», «Этуаль». Он старался не очень думать об «Этуаль» – это было написано на его свитере над тем местом, где располагалось сердце.
Анна не оглядывалась. Когда она увидела мост и красную вывеску, то поняла, куда идет, и она умела ездить в метро самостоятельно. И тогда она оглянулась.
Человек с метлой и маленьким парусником на шапке смотрел прямо на нее. Он опустил подбородок, и его голова указала на то место по другую сторону улицы, где находилась станция метро. Она наблюдала за ним, переходя через улицу, чтобы видеть, не сделает ли он что-нибудь еще, но он просто продолжал указывать головой на ступени, которые вели в метро.
У нее была пятифранковая монета с изображенным на ней лицом маршала. В метро она будет в большей безопасности, если не сядет в последний вагон. Она положила монету на прилавок, служительница взяла ее, дав билет и четыре монеты, которые Анна положила в карман. Если бы кто-то спросил, она сказала бы, что едет за покупками для мамы, хотя не знала, куда едет, потому что дома никого не осталось. Но мама, конечно, найдет ее в метро. Она прошла под вывеской с надписью «В сторону «Этуаль», потому что там сходились все линии метро. Ее станция находилась на линии, которая шла к «Этуаль», но она была далеко, на другом конце Парижа.
Под эстакадой разразились аплодисменты и плескались какое-то время, потом смолкли. За оцинкованными стальными лампами, откуда раздались слова rizla и phoscao, видно было слабое трепетание рук. Затем громкоговоритель проскрипел несколько имен и других слогов, которые быстро утратили свою силу и присоединились к свалявшимся слоям пыли и звука. Тот, кто говорил в микрофон, очевидно, не имел ни малейшего понятия о том, какое действие производит его голос. Шум и пыль были такими густыми, что крики и вопли либо заглушались, либо были частью всего остального и не замечались. Это было похоже на шум океана в главном вестибюле вокзала, состоящий из шорохов одежды, звуков разминания затекших рук и ног, затрудненного дыхания, звуков чего-то упавшего на бетонный пол. Какая-то женщина билась головой об пол почти минуту, пока подошедший полицейский не ударил ее и она не потеряла сознание.
Некоторые из них лежали на круто поднимающемся полотне велотрека, что было опасно, потому что высота была по крайней мере двадцать пять метров, и люди время от времени спрыгивали оттуда. Другие семьи образовывали небольшие лагеря, ограниченные сумками и верхней одеждой, которую они старались не передвигать, когда начали просачиваться последние вновь прибывшие. Некоторых нашли дома с газовой трубкой во рту. Одна женщина из четырнадцатого округа как раз успела выбросить своих детей из окна, а затем выбросилась сама. Какой-то молодой человек видел, как она делала это – все они умерли, – хотя кто-то сказал, что это произошло в Бельвиле, и к тому моменту, когда сама женщина прыгнула, пожарные уже держали одеяло, чтобы поймать ее.
В автобусах сиденья у окон были заняты детьми, которые хотели увидеть, куда они едут. В десятом округе полицейские, постучавшиеся в дверь мадам Абрамчук, увидели ее с шестилетним сыном на руках. Они велели ей собрать вещи, так как они вернутся за ней через час… Но когда она побежала на первый этаж, вознося хвалу Богу за эту великую милость, консьержка вышла из своей каморки, в которой на стене сбоку висел портрет маршала Петена в деревенской одежде с охотничьей собакой, и заперла дверь на улицу.
Они все медленно реагировали на слухи, и почти никто не видел листовку, выпущенную коммунистами, о которой стало известно позже. Кто-то получил письмо по пневматической почте, кто-то телефонный звонок, потому что, по счастью, они еще не были отрезаны от средств связи. Они обсуждали всю ночь: будет ли это касаться только мужчин или только иммигрантов, и оставят ли в покое семьи с маленькими детьми или те семьи, в которых отцы-военнопленные. Отцу одного семейства какой-то незнакомый человек не дал сесть в поезд метро, сказав, что рад видеть его после стольких лет, а затем, перед тем как сесть в поезд, на платформе сообщил ему, что он полицейский агент, и посоветовал не спать в ту ночь.
Теперь в этом грязном колизее, вобравшем в себя население целых кварталов, без каких-либо разделяющих стен, слухи вызывали неожиданные водовороты и движения людей. Во внутренний двор позади трибун кто-то бросил хлеб из окон мастерской на улице Доктёр-Финлей, где делали приводы для «ситроенов», а люди из окрестных домов, которые видели детские лица в автобусах и ощущали поднимающуюся вонь, целый день ходили туда с едой.
