Сабрина нахмурилась:
– Кто мы такие, чтобы указывать людям в Польше, как относиться к своей истории?
– Этот вопрос встает перед каждым историком, – сказал Мистер К. – Кто должен писать историю? О чьей жизни рассказать или, что не менее важно, о чьей умолчать? Какие воспоминания потревожить, а какие лучше не трогать? Что из прошлого спасти для потомков, а что потерять навсегда? История – это не только факты, это еще и их интерпретации… история пишется теми, кто о ней рассказывает. Вот, например, вы, девочки, сейчас пишете историю… вы рассказываете историю жизни Ирены, когда о ней молчат все, даже сама Ирена. Это очень интересная проблема.
– Она же спасала детей, – сказала Меган. – Весь польский народ должен ею гордиться. Почему же они не хотят помнить о тех, кто спасал детей?
Мистер К. подался вперед и наклонился к девушкам:
– Не забывайте, после войны Польша целых 45 лет была коммунистической державой… польские антифашисты, какой была, например, Ирена, в большинстве своем были еще и антикоммунистами. Те, у кого достает смелости бороться с одним тоталитарным режимом, обязательно будут бороться и с любым другим. Может, за 45 лет былое просто выветрилось из народной памяти. Сабрина задала очень важный вопрос. Вправе ли мы напоминать им обо всем этом? Лиз, а ты что думаешь по этому поводу?
– Ну, это, реально, просто нормальное человеческое поведение. Когда происходит что-то нехорошее, потом об этом не хочется ни думать, ни вспоминать. Я это понимаю.
– Я могу понять, – сказала Меган, – как странно будет видеть, что это делаем мы… какие-то американские девчонки. Но почему сама Ирена не рассказала свою историю? Или ее родственники? Думаете, из скромности… как святая или что-то типа того?
– Может, она и хотела, – сказал Мистер К., – но при коммунистах лучше было этого не делать. Или, может, поляки просто не могли услышать эту историю непосредственно от нее. В письме она говорит, что сделанное вами имеет для мира огромное значение. Мне кажется, ей хочется, чтобы вы продолжали рассказывать людям о том, что было во время войны.
Меган взяла со стола расписку за три доллара, пожертвованных Иреной детскому дому:
– Прошло столько лет, она столько всего пережила и до сих пор думает, как бы помочь детям. Я хочу рассказать о ней всему миру.
* * *
Дебра Стюарт после химиотерапии пошла на поправку, и жизнь Стюартов приблизилась к тому, что Меган называла «дораковой эпохой».
Теперь, когда девушки узнали, что Ирена жива… когда «услышали» ее голос… Лиз на репетициях стала чувствовать в себе какую-то непонятную ей самой то ли неловкость, то ли стеснительность. Как-то она призналась Меган, как глупо чувствует себя на сцене, притворяясь Иреной, женщиной, которая еще жива и вполне могла бы сама поведать о себе миру…
В первую субботу мая они загрузили декорации и костюмы в школьный фургон. Меган с Лиз поспорили, как грузить железные ворота с табличкой «ВАРШАВСКОЕ ГЕТТО», потом Лиз уронила задник сцены и прорвала в нем дырку… Дорога до Эйзенхауэровского Центра в Абилине, где проводился Канзасский День Истории, была долгой и полной тревог.
– А если мы проиграем? – спросила Лиз, забравшаяся на самое заднее сиденье.
Меган, уже не раз думавшая о возможности такого исхода, сказала:
– Мы уже победили. Что бы ни случилось, мы уже нашли и рассказали людям историю Ирены Сендлер. Я уж не знаю, что мы будем делать с ней дальше, но опять на 60 лет ее точно не забудут.
* * *
В Эйзенхауэровском Центре царила суматоха. Один за другим шли коротенькие конкурсные спектакли, а в зале стоял приглушенный, но постоянный шум, создаваемый приходящими и уходящими представителями других команд, гримирующимися и переодевающимися актерами. Меган загримировалась под умирающую в гетто еврейку с грязным и изможденным лицом, а Лиз возилась с формой и шапочкой сестры милосердия. В комнату заглянул отец ученицы какой-то другой школы и сказал:
– Это вы, девочки, играете пьесу про спасительницу детей? Я слышал, это потрясающе. Удачи вам!
В этот момент на сцену вызвали участниц Проекта «Ирена Сендлер». Девушки отыграли идеально пьесу и вышли на поклон под бурные аплодисменты.
На спектакль впервые пришел отец Сабрины. Он появился с большим пластиковым пакетом и занял место в ряду прямо за спинами девушек.
Они взяли первое место. Когда они под овацию вышли на сцену за медалями, отец Сабрины открыл пакет и положил по букету роз на сиденья девочек. Вернувшись на свое место, Сабрина взяла в руки букет и, повернувшись к отцу, увидела, что он, как и все в зале, бешено аплодирует, не скрывая слез.
* * *
Всю долгую дорогу домой девочки сочиняли новое письмо Ирене, в котором хотели сообщить ей о своей победе. Кроме того, они хотели задать ей несколько вопросов, чтобы подкорректировать сценарий и исправить возможные ошибки к выступлению на Национальном конкурсе, до которого оставалось меньше шести недель. Теперь в пьесе уже упоминалось о том, что Ирене удалось выжить в тюрьме Павяк, но каким образом произошло это чудо, у девочек не было ни малейшего представления. Они составили список вопросов. Как она решилась забрать из гетто первого беспризорника, зная, что рискует собственной жизнью и жизнями своих близких? Как вывозила из гетто детей? Что потом стало с Жеготой? Что произошло со списками? Но больше всего девочкам хотелось узнать, почему в Польше никто не знает об Ирене Сендлер? Почему ее все забыли?
Уже на въезде в Юнионтаун Лиз спросила:
– Как, по-вашему, люди принимают такие серьезные решения? Ну, скажем, Ирена – спасать детей? Или родители – отдать ей своих детей?
Лиз не могла не задуматься о том, как это решение принимала ее мать.
Ей хотелось бы верить, что уходить матери было трудно, но, зная, что она была наркоманкой и проституткой, Лиз все-таки была почти уверена, что она на эту тему не особо задумывалась.
Насколько помнила Лиз, мать просто разозлилась и ушла, хлопнув дверью. Даже не попрощавшись. А причина? Скорее всего она уже ничего не соображала и никакой причины ей было не нужно, и это для Лиз было больнее всего.
– Ирена была занята делом Божьим, – уверенно сказала Меган.
– Но я все равно хочу знать, как она на это решилась, – упрямо повторяла Лиз.
– Я читала, – сказала Сабрина, – что люди принимают такие решения за считаные мгновения… почти не задумываясь… ну, знаешь, импульсивно. Может, если б у них было время думать, они этого и не сделали бы.
– Она говорила, что ей так велит сердце, – сказала Меган. – Пастор сказал, что так с нами разговаривает Бог… через сердце.
