быстро увеличивающими толстыми красными прожилками вен, теперь изрезавшими всю слизистую глаз. Его и без того бледное лицо, потемнело и могло показаться почти посиневшим, оттекшая от губ кровь, выкрасила своим отсутствием их в серо-бледный цвет. Волосы, прилипшие к лбу, друг другу, словно намазанные толстым слоем геля, повторяли, не совсем удачную и правильную форму головы, уши выделились на этом фоне и слегка вытянулись вверх, приняв причудливую форму.
Смысловского покоробило и ужаснуло не только этот вид, но и показавшиеся длинными и не естественными ногти, которым больше подходило бы называться когтями. «Карлик» ссутулился настолько сильно, что на спине проявились сильно выделяющиеся лопатки, совсем не похожие на самих себя, но скорее на обломки крыльев. Руки вытянулись почти до колен, и повисли, как безжизненные плети, при этом, ставшие короче рукава рубашки оголили очень худые, но рельефные мышцы предплечья, будто с них сняли кожу. Последняя действительно не была похожа на нормальное человеческое покрытие, но на мелкую матовую чешую. Нос вытянулся и облепил подробности строения хрящей, оставив при этом, будто раздутыми его крылья.
Но самым страшным и неприятным, все оставался, его взгляд. Все что он выражал — это злость! Злость ко всему — человек, как и его господин, овладевший им полностью, пожирал им все, даже могло показаться, что попавшее под него вяло, кукожилось, морщилось, а иногда, имея и более тонкую структуру, испепелялось. Одного такого хватило ему обратить на Лизу, как силы покинули ее, воля превратилась в пластилин, из которого лепил именно Волков. Жутким и не человеческим оказался и голос, очень низкий, шершавый, приглушенно выкрикивающий слова, не терпящие замедления в подчинении или ответах:
— Хватай ее и бегом наверх — это жертвенник!
Отец Иоанн мчался с быстротой молнии, его шарф развивался, как ветер, танковый шлем рассекал потоки ветра, а краги, надежно сдерживающие, то и дело пытающийся вырваться, руль, защищали от пыли и песка. Проезжая «Ореховну», он почувствовал, как кольнуло сердце, мышцы ослабли, чему он испугался настолько, что хотел было остановиться. Но несмотря на то, что в глазах помутнело, а горло сдавил комок, превозмогая прерывающееся дыхание, он только прибавил скорость. Перед глазами стояла эта совсем крохотная девочка, стоящая, как-то необычно, будто она поддерживала бабушку, а не наоборот, за руку. Дважды они приходили на исповедь, обе трогательно и трепетно исповедались, и потом по завершении службы, тихо уходили, оставляя тысячу рублей «на храм». Почему-то, он откладывал эти деньги и не тратил на восстановление храма, будто знал, что они еще понадобятся самим подающим, как часто и случалось.
Ему запомнились ее большие чистые васильковые глаза, настолько чистые, что его посетила незабываемая мысль, что ни ему нужно ее исповедовать и причащать, а ей его, уже несколько десятков лет служившего в этой церкви протоиерея. Почему-то он совсем не запомнил пожилую женщину, однозначно она была добрым человеком с измученным взглядом, а вот внучка ее, с такими взрослыми глазами, так и осталась стоять перед ним.
Видя ее перед собой, он не мог остановиться, хотя именно этой слабостью Господь велел ему остаться на месте и защитить дитя.
Через менее, чем десять минут священник встретился с летящими навстречу машинами, как раз посередине их пути, ничего не понял, кроме того, что нужно спешить в обратном направлении, развернулся и последовал за ними, подумывая, что если бы знал причину и конечную цель, смог бы опередить добраться до нее раньше остальных. Через пять минут показалась «Ореховна», точнее, какое-то странное явление, а совсем не ее возвышение над всем, выделило ее среди прочего мира.
Сначала он различил несколько молний, одновременно ударивших в плоскую вершину, присмотревшись сквозь старые стекла авиа очков, он с удивлением обнаружил, что над холмом, как бы стоит столб, напоминающий по своей консистенции грозовую тучу, местами «отделанный» крупными мазками в кроваво-багровых тонах, опирающийся на всю поверхность ее вершины. В свете заходящего солнца это смотрелось зловеще, особенно, если учесть, что окружающая территория беспрепятственно освещалось багровеющим светилом.
Протоиерей перестал задумываться, осознав, что непоправимое зло происходит именно там, прибавил газу и рванул в обгон машин по обочине, под удивленные взгляды попутчиков.
При приближении стало очевидным, что на горе шел дождь, даже не дождь, но настоящий ливень, при том, что облака над видно не было! Батюшка опешил, наложил мысленно на себя крестное знамение, и закричал «Отче Наш». К сожалению, он не с той стороны направился объезжать гору, но быстро поняв свою ошибку, вернулся и одновременно с другими машинами влетел на склон. Потоки воды лили по узкой дорожке, будто специально мешая поспеть помощи вовремя. Тяжелый УАЗ «Патриот» стащило в сторону, и он, заскользив боком, чудом не опрокинулся, застряв одним колесом между двумя редкими валунами. Водитель ГАЗ-66 направил машину по слишком крутому углу склона, и он, забуксовав, тяжело продвигался метр за метром, будто специально сдерживаясь. Поняв, что пешком будет быстрее, люди выскакивали из кузова и скользя по размокшей земле, карабкались самостоятельно.
Удачно вгрызался УАЗ «Буханка» своими новыми широкими покрышками с ребристым и глубоким протектором, но потоки воды и ему не давали взлететь на верх, как хотелось бы быстро. После последнего поворота, одно колеса из-за спешки съехало с наезженной части и заскользило по инерции вниз. Только чудом, Марине удалось остановить скольжение, но предстояло преодолеть еще метров двадцать-двадцать пять по мокрому склону.
Отец Иоанн, то и дело придерживаемый в своем порыве впереди, терпящими неудачи, автомобилями, наконец, смог рвануть вперед, но не зная, где именно должны происходить события, которые все так старательно пытались сейчас остановить, взлетев на плоскую часть вершины проскочил ее до конца, так ничего и не увидев.
Валун же, располагался чуть ниже недалеко от въезда на вершину, как бы прикрытый ее плоскостью. Сорвав шлем, батюшка отчетливо услышал крики и направил трицикл в сторону источника, но это были спешащие по склону полицейские, ругающиеся и матерящиеся, только подскочив, к ним, он наконец сообразил, где искать…
* * *
Одержимость Волкова действительно видоизменила его настолько, что любой человек испытал бы страх под влияние его теперешней внешности, в том смысле, что ощутил бы влияние чего-то сверхъестественного. Подверженный такой же одержимостью слуга демона, каким был Смысловский, проникся, как и он, важностью и мистичностью момента, отбросил все земное и человеческое, постепенно впитывая в себя мир мистицизма и становясь его частью, будто мир злых духов стал единственно существующим.
Теперь в «Карлике» Роман видел действительного вершителя судеб в человеческом обличии. С каждым
