важного учебного центра. Сколько самолетов было брошено на вас?
— Лично я насчитал сорок пять. Мой заместитель — пятьдесят.
— А где он?
— Он убит. В последний налет.
— Кто наводил самолеты русских? Говорят, тут орудовали специальные сигнальщики с осветительными ракетами?
— Так точно. Они ракетами указывали важные цели со всех сторон.
— Откуда они взялись?
— Не могу знать. Поймать не смогли ни одного. Нам в ту ночь не до поимки было.
Генерал остановился, вытер платком вспотевшее, покрытое веснушками лицо и обратился к сопровождающему его представителю ведомства Гиммлера:
— Вы слышите, господин обер-штурмбанфюрер? Здесь, рядом с Могилевом, под носом секретного центра по подготовке танкистов для «тигров» и «пантер», преспокойно орудуют красные разведчики и сигнальщики. Вас это не волнует?
— Волнует, господин генерал. Нами будут приняты самые крутые меры.
Генерал, обходя военный городок, очень устал. Жара и мрачные впечатления от увиденного удручающе действовали на его настроение. Ему хотелось забыться от виденных им тяжелых последствий бомбового удара советской авиации. По пути к одному из уцелевших особняков, предназначенных для отдыха, он встретил работающий экскаватор. Могучая машина копала братскую могилу для неопознанных, обожженных и исковерканных до неузнаваемости трупов офицеров и солдат вермахта. Генерал поморщился и брезгливо приложил к носу надушенный французскими духами платок.
Несмотря на катастрофические последствия проигранной битвы на Волге, а также провал планов зимней кампании, гитлеровские политики и стратеги решили провести в 1943 году на советско-германском фронте большое летнее наступление. С его помощью они надеялись восстановить военный и политический престиж Германии, спасти от развала блок фашистских государств, захватив стратегическую инициативу.
Они считали, что самым удобным и выгодным участком фронта для нанесения удара по Красной Армии является выступ в районе Курска, получивший название Курской дуги. С севера над этим выступом нависали войска немецкой группы армий «Центр». С юга выступ охватывали войска группы армий «Юг». Противник рассчитывал срезать выступ под основание и разгромить оборонявшиеся там соединения Центрального и Воронежского фронтов. Уже в первой половине апреля план наступательной операции гитлеровцев был готов. Он получил условное название «Цитадель». Немецко-фашистское командование учитывало и то, что Курский выступ имел исключительно большое стратегическое значение для Красной Армии. Занимая его, она могла нанести сильные удары по тылам и флангам как орловской, так и белгородско-харьковской группировок вермахта.
Этот замысел немецкого генерального штаба в общих чертах был известен Верховному Главнокомандованию Советской Армии. Однако время начала самой операции оставалось неизвестным. Предстояло установить точные или хотя бы максимально приближенные сроки наступления фашистских войск. Разведывательная работа велась по многим каналам: войсковая, оперативная и стратегическая разведка, радиоперехваты, документы разгромленных штабов, показания захваченных пленных и т. д.
Трудно сказать в какой мере оказались полезными те данные, которые удалось раздобыть отряду Огнивцева. Хотя за ними и охотились каждодневно, попали они в руки десантников, можно сказать, совсем неожиданно. И помогла в этом одна из их вылазок на шоссе Могилев — Бобруйск.
Дело было так.
Командир 332-й пехотной дивизии генерал-майор Зейссер, находящийся со своими войсками западнее Белгорода, заподозрил неладное. Его адъютант капитан Фридрих Шильгверт что-то приуныл и ходил растерянным. Дела у него валились из рук. И это в славное время, когда надо только радоваться и ликовать: армия фюрера готовится к сокрушительному удару по русским! Генерал вызвал к себе Шильгверта.
— Садитесь, капитан, и рассказывайте, что случилось. Почему у вас упал боевой дух?
— Прошу не думать обо мне ничего плохого, господин генерал. Причина одна. Я три года не видел свою жену. Она молода, красива, а там в Берлине… бомбежки, тыловые кавалеры… Меня предостерегают от назойливых ухаживаний за женой…
— Вы хотите поехать к ней?
— Да, господин генерал. Я бы очень просил вас отпустить меня до начала событий.
— Так что же вы молчали?
— Не мог, господин генерал. Такое время! Армия готовится к броску, а я… Но вчера получил весьма неутешительное письмо от матери. Оно вынудило меня обратиться к вам.
— Да, капитан. Время действительно историческое. Фюрер готовит большевикам такую оплеуху, от которой уже никто из них не встанет из могилы. Но до того часа у нас есть еще время, и вы можете спокойно ехать. Кстати, свезете и мои личные письма берлинским друзьям. Еще — посылку семье. Посылать почтой не хочу. Эта глазастая цензура вырежет из них весь фронтовой колорит, всю откровенность.
— Рад буду доставить, господин генерал, куда прикажете.
— Оформляйте документы.
— Благодарю вас!
— Благодарить будете потом, когда вернетесь. В Берлин еще надо доехать. Дорога не безопасна. И в воздухе, и на земле.
— Доеду, господин генерал! — вытянулся адъютант. — Я верю в свою звезду и фюрера.
— Вера в фюрера — большое дело, капитан. Она всех нас бережет и вдохновляет. Советую ехать вам через Смоленск, Минск. Там сейчас более или менее спокойно.
— Я бы просил разрешения ехать через Гомель, Бобруйск.
— Причина, капитан?
— В Бобруйской военной комендатуре служит мой лучший друг по военному училищу. Я не видел его пять лет.
— И давно он там?
— Два года, господин генерал.
— Ну, что ж. Друг есть друг. Разрешаю. Но не задерживайтесь. Помните о нашей дивизии. Ее ждут подвиги, Ждет поверженная Москва!
— И в бою, и на параде я буду с вами, господин генерал, — отчеканил капитан.
— Счастливый путь, Фридрих. Поклон вашей супруге. Мои письма получите перед отъездом. Хайль!
Фридрих вышел от генерала радостно возбужденным, но вместе с тем и обиженным. Ведь мог господин генерал выделить из дивизионных запасов и какой-либо подарок — банок пять мясных консервов, кусок шпига, несколько плиток шоколада, но пожмотничал, ничего не дал. А сам, хапуга, каждую неделю отправляет жене увесистые посылки. Вот и с ним тоже…
А раз так, то Фридриху и сам бог велел раздобыть что-нибудь в дорогу. Неплохо было бы привезти с собой в Берлин несколько кур, гуся, жареного поросенка… И он, сев в легковую машину, поехал «поохотиться» в своем тыловом районе. Но тщетно. Поскольку промышлял он не один, в ближних селах не обнаружил ничего желаемого.
— Ладно, — утешал себя Фридрих. — В глухих белорусских деревнях найдем все, что надо. Бобруйский друг любезно обещал помочь.
Захмелевший от выпитой фляжки шнапса бобруйский друг встретил просьбу Фридриха, однако, скептически. Обнимая, он уныло бормотал ему в ухо:
— Масло, яички, сало… Пустяки по сравнению с жизнью.
— О чем ты говоришь? К чему тут философия?
— Ах, Фридрих! Если б ты знал, сколько наших полегло в этих проклятых лесах!
— Брось канючить, стыдно!
— Ты не веришь? Не верить мне, работнику военной комендатуры? А я все знаю. Все! Сколько захоронено и сколько вообще
