Отказавшись от первоначальной идеи помочь финнам в их борьбе против СССР, западные державы перешли к менее рискованному плану достижения контроля над скандинавскими источниками сырья. Однако по неизвестным причинам франко-британскую экспедицию на некоторое время отложили. Когда об этом стало известно, наши сторонники силовых действий снова смогли заявить, что оказались правы. Мои предсказания оказались ошибочными, а Альфред Розенберг (один из главных идеологов нацизма. С 1933 года руководитель внешнеполитического отдела партии, с 1941 года министр оккупированных восточных территорий. По приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге казнен 16 октября 1946 г. – Ред.) торжествовал.
В политическом смысле случившееся не изменило мое мнение о действиях Гитлера против Норвегии и Дании. Сегодня, зная, что произошло потом, можно сказать, что предпринятые действия оказались ошибочными. И если кто-нибудь заявит, что кампания Гитлера в Скандинавии была dira necessitas{Дань необходимости (лат.).}, можно только сказать, что при таких разногласиях в его окружении ему вообще не следовало начинать эту войну.
Спустя несколько дней после вторжения в Данию и Норвегию я снова показался в министерстве иностранных дел. Я посоветовал, чтобы вместо правительства во главе с предателем Квислингом назначили военного губернатора, обладающего всеми властными полномочиями. Но к совету из министерства иностранных дел снова никто не прислушался, и в результате Гитлер не сделал это (что могло нам помочь впоследствии). Прежнему норвежскому послу Шеелю, почти двадцать лет представлявшему свою страну в Берлине и проявлявшему особо дружелюбное отношение к нам, 19 апреля были высказаны наилучшие пожелания и предписано покинуть Германию через три часа.
Нашему ведомству запрещалось вступать в защиту своих друзей и знакомых в Норвегии в последовавшие трудные времена. Я остро ощущал это, потому что до меня доходило множество криков о помощи от тех, кто помнил меня со времен моего пребывания в Осло. Гаулейтер Тербовен, занявший в качестве своей резиденции частную виллу кронпринца Норвегии вместо того, чтобы поселиться в прекрасно расположенном и просторном немецком посольстве, оказался недосягаемым. Однажды я преодолел свое отвращение и отправился на прием в Берлине, чтобы встретиться с Квислингом и заступиться перед ним за епископа Бергграва и других норвежцев. Но меня постигла полная неудача.
Иначе произошло в министерстве иностранных дел с датчанами. Как нация они оказались более уступчивыми и смогли все устроить так, что, когда вошли немцы, кровь практически не пролилась. Одновременно датчанам удалось сохранить почти неущемленным суверенитет своей страны и добиться, чтобы немецкий посол Ренте-Финк остался в качестве представителя рейха в Дании.
Дипломатическая деятельность в Копенгагене осуществлялась под управлением министерства иностранных дел, и таким образом датчане смогли наслаждаться большей свободой, чем любая другая страна, занятая Гитлером. И такое положение дел сохранялось вплоть до конца моего пребывания в Берлине. После этого, благодаря искусственно раздутому вопросу о престиже, начались перемены.
Военный успех в Норвегии и мирная оккупация Дании разожгли воображение германского Верховного главнокомандования, и в начале мая они уже предлагали план строительства автомобильной трассы из Клагенфурта до Тронхейма с мостами над Большим Бельтом и Эресунном (Зундом) между датским Хельсингером и шведским Хельсингборгом. Говорили, что Тронхейм должен был стать самой большой немецкой военно-морской базой и т. д.
Сам же Гитлер лихорадочно готовился к военной кампании на Западе.
ВОЙНА ВО ФРАНЦИИ (май – июнь 1940 г.)
Возможно, Гитлер и его эксперты оказались правы, заявляя, что если кампании против Франции не было суждено вскоре увязнуть в траншеях, то не следует ограничиваться относительно небольшой пограничной зоной между Германией и Францией. Раз так называемая линия Мажино была вдоль бельгийской границы построена несоответствующим образом (линия Мажино, строившаяся в 1929 – 1936 годах и позже совершенствовавшаяся, полностью закрывала мощными оборонительными сооружениями границу с Германией и Люксембургом (и даже, частично, со Швейцарией) – от Бельфора на юге до Лонгви на севере. На границе же с Бельгией строительство продолжения линии Мажино началось лишь в 1936 году и не было закончено; французы рассчитывали здесь опереться на мощные бельгийские крепости (Льеж, Намюр, Антверпен). – Ред.), германское наступление на Западном фронте должно было, естественно, затронуть Бельгию и Голландию.
Но каким образом следовало объяснить и оправдать нападение на эти нейтральные страны? Гитлер любил применять методы, используемые, так сказать, дома, в сфере внешней политики. Дома, то есть в Германии, он обычно не только беспрепятственно устранял всех, кто оказывался на его пути, но также пытался завоевать доверие, вызвав на откровенность, а затем использовал против таких людей груду «компрометирующих материалов».
Именно такой способ использовали теперь против Бельгии и Голландии, за официальный нейтралитет их стали понемногу критиковать. После польской кампании бельгийская армия в основном сосредоточилась на востоке, поскольку именно на восточной границе Бельгия обладала сильнейшими фортификационными сооружениями, конечно, не было сомнений, на чьей стороне находились симпатии бельгийцев – в политических кругах, в армии, среди большей части населения.
Голландия отстаивала свой нейтралитет более жестко, но даже здесь Гитлер сумел выдвинуть против нее несколько пунктов обвинений, вспомним, например, «дело Венло», в связи с которым несколько голландских чиновников заподозрили в якобы подрывной деятельности и сотрудничестве с некоторыми англичанами, которых они специально наняли для этой работы.
Последних гестапо заманило в ловушку на голландской территории, откуда их насильственно вывезли через границу в Германию. Ни мне, ни блестящему голландскому послу де Витту не удалось добиться, чтобы дело замяли и о нем забыли, потому что Гитлер и Риббентроп хотели сохранить его и использовать в будущем как наглядный образец неблаговидного поведения голландцев.
На протяжении тех месяцев, когда мы старались совместными усилиями выправить ситуацию, я постоянно встречался с бельгийским и голландским послами – вплоть до последнего момента, чтобы пожать им руку на прощание. Таким образом, я отошел на задний план, как произошло в случае с Норвегией. 10 мая в час дня, когда вторжение на Запад уже началось, я был официально уведомлен о произошедшем. К сожалению, мне больше не довелось свидеться с де Виттом в министерстве иностранных дел, но граф Давиньон появился у нас примерно в семь часов, пообщавшись с Риббентропом.
