Кроме того, заседания, на которых я присутствовал, знакомили меня с отношениями России к иностранным державам. Мне было еще поручено и составление депеш, являвшихся результатом этих заседаний, и рескриптов императора на имя русских посланников при иностранных державах. Согласившись взять на себя эти обязанности, я от всей души с необыкновенным рвением отдался работе, желая этим отплатить императору за его дружбу и доверие ко мне.
Мне случалось работать по восьми или девяти часов без перерыва, после чего я начинал чувствовать какие-то нервные боли. Застав меня однажды в таком болезненном состоянии, доктор Роджерсон посоветовал мне не утомлять себя до такой степени, предупредив, что это может повести к печальным последствиям. По своей молодости, я не обратил тогда особенного внимания на предостережение врача и теперь думаю, что, действительно, благодаря именно такой усиленной работе, я впоследствии, во время моего пребывания в России, так сильно страдал нервными болями.
Политика русского правительства при канцлере Воронцове в главных чертах оставалась той же, какой была и при графе Кочубее; она приобрела лишь больше достоинства и силы в смысле внешнего выражения. Отвечавшая во всем характеру и стремлениям императора Александра, она сводилась к прежнему принципу: быть в хороших отношениях со всеми и совершенно не вмешиваться в европейские дела, чтобы не быть завлеченным дальше, чем этого желали; одним словом, тщательно избегать всяких трений во внешних сношениях, в то же время делая вид, что Россия нисколько не боится других держав. Итак, сущность ее осталась той же, изменилось лишь внешнее проявление. Русский кабинет принял высокомерный тон, который вводил в заблуждение относительно его настоящих намерений и несколько напоминал тон дипломатических переговоров времен Екатерины.
Канцлер, весьма остерегавшийся всякой ссоры и даже просто натянутых отношений с какой-нибудь из сильных держав, считал уместным, когда к этому представлялся удобный случай, внушать слабым страх перед русским могуществом и давить на них всей его тяжестью. Так случилось со Швецией. Оба правительства поспорили из-за одного ничтожного островка, расположенного на реке, отделявшей настоящую Финляндию от провинции того же имени, принадлежавшей России.
Спор возник по поводу вопроса, на каком рукаве реки должен находиться мост, обозначающий границу. Вопрос этот оставался некоторое время открытым. Канцлер решил сразу и круто покончить с ним: он принял по отношению к Швеции сухой и дерзкий тон. Ввиду того, что депеши по этому делу надо было писать на русском языке, составление их не было поручено мне, чему я был очень рад. Благодаря этому обстоятельству, шведский король и его правительство подарили меня впоследствии своим доверием. Между тем русское правительство стало показывать вид, что приготовляется к разрыву со Швецией. Генералы исследовали шведскую границу. Сам император отправился туда же. Мы с графом Павлом Строгановым и Новосильцевым сопровождали его.
Мы объехали всю границу большей частью верхом на лошадях. В этой стране гранит, составляющий основную подпочву, часто едва прикрыт легким слоем земли. Здесь встречаются необычайные пейзажи, великолепные водопады, но страна мало заселена, и нам часто приходилось ночевать в редко разбросанных деревушках и у пасторов, из которых некоторые не знали никакого языка, кроме финского. При деревнях и пасторских усадьбах есть луга, но общий вид страны грустный и пустынный. Я говорю здесь только о территории, принадлежащей России, так как другие части Финляндии более богаты и хлебородны.
Далее города Або местность становится более приятной, и жители там как будто более зажиточны.
Император осмотрел остров и мост, из-за которых был поднят такой шум. Маленькие, жалкие, они не казались стоящими того, чтобы из-за них так горячо спорили. Затем мы отправились на осмотр крепости и порта — стратегического пункта, потерявшего уже всякое значение, который теперь, в случае войны, должен был явиться центром русских операций, так как там находилась стоянка канонерских лодок. Производившимися в этих местах саперными работами руководил бывший тогда начальником саперов генерал Сухтелен, назначенный впоследствии русским послом в Швецию. Работы эти далеко еще не были окончены, хотя и подвигались вперед. Сухтелен производил их по новой системе своего изобретения, более простой, чем системы Вобана и Коегорна, являвшейся комбинацией этих двух систем. Применение ее давало результаты, удовлетворявшие всем требованиям.
Шведский король, с своей стороны, сильно заупрямился и не желал уступать требованиям России, предъявленным в таком высокомерном тоне.
Шведский посол в Петербурге, граф Штединг, несколько раз по этому поводу выражал мне свое удивление. Он пожимал плечами, говоря об оскорбительном для Швеции тоне, с каким велись переговоры об этом, в сущности, пустячном деле. Швеция очень долго стояла на своем, ввиду чего Россия продолжала военные приготовления. В конце концов, Швеции пришлось уступить и принять продиктованные ей Россией условия. Дело шло о столь маловажных уступках, что Швеция не могла совершить безумство и начать из-за этого войну. Никто в таком исходе и не сомневался. Канцлер все же гордился победой, которую было так легко одержать и не прибегая к унижению Швеции, что, на мой взгляд, было бы более предпочтительным политическим приемом. Подобное поведение России неизбежно должно было оставить горький осадок в сердце соседа, перед которым уже много раз были виноваты, и который, несмотря на свою относительную слабость, мог при случае причинить много вреда. Но канцлер Воронцов знал свой народ или, по крайней мере, тех, кто говорил от его имени. Он знал, что всякое проявление могущества, будь оно даже несправедливым, нравится русским; что первенствовать, повелевать, подавлять — потребность их национальной гордости. Не будучи в состоянии справиться с сильными, канцлер нападал на слабых, надеясь этим выдвинуть правительство молодого императора. Я убежден, что это была одна из причин, побудивших его громко трезвонить о «победе» над Швецией; но русское общество не далось в обман.
В обеих столицах, среди чиновников и военных, — класса, который позднее стал во главе общественного мнения, — чувствовалась общая неудовлетворенность, смутное желание чего-то лучшего, каких-нибудь более утешительных радостных событий, более льстящих народному тщеславию. Надо сказать, что в то время общественное мнение в России далеко не было расположено в пользу императора Александра, и вообще, в течение всего этого царствования, император лишь изредка и на короткое время приобретал популярность. В эти же годы его поведение в особенности было слишком безыскусственно, намерения слишком чисты и слишком клонились ко благу большей части подданных, чтобы получить должную оценку в стране, высшие классы которой вкусили уже извращенной цивилизации, и свыше всякой меры были охвачены алчностью и тщеславием. Его доброта, мягкость, чистота намерений, все эти качества, которыми в молодости обладал Александр, были совершенно недостаточны для того, чтобы создать ему популярность. Вопреки всем усилиям канцлера, общество не выражало большого удовлетворения по поводу победы, одержанной над таким незначительным противником, каким была в его глазах Швеция: наоборот, скорее оно даже было недовольно старым министром за то, что он хотел пустить пыль в глаза и поиграть на струнах его тщеславия.
