Утро 18 июня 1651 года было сырым и туманным. Хмельницкий в окружении старшины стоял на пригорке и сквозь густой туман, клубившийся над Стырью, пытался рассмотреть, что делается на широкой равнине, где расположил войска противник. Еще никогда не было у ляхов такого войска, какое пришло под Берестечко. Сейчас оно там, скрытое туманом, готово выступить ему навстречу. Он не боялся его и готов был к бою. Он знал, что такое же настроение было у его сподвижников. Но какая-то затаенная не то горечь, не то досада не утихали. Не выходили из головы ошеломившие его слова посланца-казака: дворецкий сознался в том, что жил с Еленой. Они собирались удрать вместе после того как отравят его, Хмельницкого. С этой целью и припрятали золото. Тимош казнил обоих[93]. В бешенстве гетман выхватил саблю и чуть не зарубил казака, принесшего известие. С того времени прошел месяц, а боль не утихает. А тут новые огорчения. Верный человек из окружения короля сообщил о переговорах, которые ведет за его спиной с королем Ислам-Гирей. Когда он сказал об этом хану, тот страшно разгневался.
— Ну и что? — закричал он на Хмельницкого по-татарски. — Ты обманул меня! У короля не меньше чем двести тысяч! И войско все хорошее, отборное… А ты мне что писал?
Хан сидел в кольчуге, на которую была надета черная рубашка, поверх которой еще наброшена пурпурная епанча, и, пронизывая Хмельницкого своими острыми глазами, цедил сквозь зубы:
— С таким войском нам не справиться. Нужно уходить, пока не поздно.
Гетман опустил голову и молча слушал хана. И когда тот кончил, ответил:
— Уверяю тебя, что этот поход умножит твое богатство. Я же желаю только того, чтобы свои земли оградить и иметь в них мир, и буду воевать до тех пор, пока этого не достигну. Поляки только сначала стойкие. А как испробуют пищалей да сабель, да увидят твое ханское войско — куда все и денется…
Немного помолчал, а потом вновь продолжил:
— Прошу тебя, не оставляй меня. Я драться буду сам, только опираясь на твою шею. И сражаться буду до тех пор, пока выдержу, а когда уже больше не станет сил, поступай, как знаешь.
С этим он повернулся и вышел из ханского шатра.
А вечером в гетманском шатре собрались на совет. Тускло горели свечи, вырывая из темноты хмурые лица старшины. В основном говорил гетман. Он сообщил полковникам новые сведения о противнике, его расположении, указал где кому стоять завтра.
— Бой начнется крепкий, и начнем мы, если поляки нас не опередят.
Все молчали. Хмельницкий чувствовал, что они живут уже завтрашним боем, и решил их больше не томить, отпустить к своим полкам.
19 июня долину снова покрыл густой тяжелый туман. Под его прикрытием Хмельницкий перевел свои войска через переправу и приблизился к королевскому лагерю. Не успели поляки подготовиться к отпору, как на них лавиной обрушилась казацкая масса, за которой с гиком и свистом несся небольшой отряд татар.
И началась жестокая сеча, Хмельницкий еле сдерживал себя, чтобы не ринуться в эту кровавую бойню. И когда поляки ввели конницу и при поддержке пехоты попытались на флангах окружить казаков, он не выдержал л поскакал на один из флангов. Вместе с казаками он набросился из засады на левое крыло конницы. В одно мгновение она была отрезана от войска и разбита. Бои не прекращались в этот день до четырех часов. И не было, казалось, ни одного человека ни с той, ни с другой стороны, который бы не принимал в них участия. Только хан, выслав небольшие отряды, с остальным войском стоял на далеком пригорке, ожидая, на чьей стороне окажется перевес. Но к вечеру бой утих, так и не выявив победителя.
Из записи рассказа в Посольском приказе посла Богдана Хмельницкого, полковника С. Савича, 21 сентября 1651 года: «А на другой день в четверг бой был рано… Польские люди, многие полки, жолнеры, копейники, рейтары, и пехота, и всякой зброной люд вышли на бой… А они-де, черкасы, шли к ним встречно на бой, многие люди бойцы… А крымский хан в то время стоял с войском своим на горе, только смотрел и на бой не ходил…»
В этот день неприятель понес значительные потери. Вместе со своими хоругвями погибли люблинский староста Оссолинский, галицкий каштелян Казановский, ротмистр Иордан, князь Козыка и многие другие, а будущий польский король Ян Собесский, проявив огромную смелость и воинскую сноровку, сумел пробиться через татарское окружение. Казаков же «господь милостью своею хранил, мало побито было».
Это не могло не радовать Хмельницкого. Но проезжая казацкими рядами, он видел, что мало кто вернулся с поля боя без ран. Глубокой болью отозвалась весть о гибели его старого боевого товарища, который первый подал ему руку помощи еще тогда, в самом начале восстания, перекопского мурзы Тугай-бея. Он единственный хранил верность Хмельницкому и в походах всегда отстаивал его перед ханом.
— Эх, хане, хане, снова показал свое нутро сегодня. Ведь если бы не стоял в стороне да ударили вместе единою силою, может быть, еще сегодня ляхам пришел бы конец.
Поведение хана встревожило и старшину. Что ожидать от него завтра?
Хмельницкий тяжело повернулся в седле, в котором пробыл целый день, и, увидев приближающихся к нему Богуна и Джеджелия, сказал им:
— Поеду к хану, пусть скажет, что замышляет и зачем так ведет себя. А вы готовьте войска.
Из записи рассказа в Посольском приказе посла Богдана Хмельницкого, полковника С. Савича о сражении под Берестечком 21 сентября 1651 г.:
«И после бою поехал гетман Богдан Хмельницкий к хану и учал хану говорити: наияснейший-де хане, что твоя за правда — стоишь с людьми, а помочи никакой не чинишь.
И хан гетману Богдану Хмельницкому говорил: для чего ты, пане гетмане, табором ставился близко табору польских людей, у нас ныне боярам битися немочно. А се татаров многие пошли по загонам, а иные по дорогам литовских людей и купцов перенимают и добычу себе чинят.
И гетман Богдан Хмельницкий хану говорил: наияснейший хане, только ты стой и войско свое в стройстве держи, хотя и на бой не ходи, я уж, надежду имея на господа, стану своим войском сее ночи промышлять над табором польским.
И хан, уверяя и руки подав, с Хмельницким разъехалися…»
20 июня началась решающая битва. Король бросил в бой все свои силы. После разговора с ханом Хмельницкий с еще большей тщательностью готовил свои войска. Целую ночь вместе со старшиной расставлял полки, усиливал укрепления, с Джеджелием и Богуном следил, как вязали казаки знаменитого казацкого «вужака» — движущуюся крепость из возов, связанных цепями.
Июньская ночь коротка. И не успели погрузиться в сон, как настало утро. Оно было по-прежнему туманным. В густой белой мгле, покрывшей все поле, незримо застыли враждующие войска, ожидая просвета. Но когда он наконец наступил, полки не двинулись с места. Так в простояли за полдень, настороженно и оценивающе оглядывая друг друга.
