На обратном пути Куракин был занят разговором с Сазоновым, а Ян Бенедиктович молча размышлял о своем поступке, чувствуя вину перед полковником. Час тому назад он мог бы стать героем, был бы отмечен по службе и мог бы надеяться на помилование. Но какой ценой — убийством совсем еще молодого и чем-то симпатичного ему человека! «Он — враг государства и системы, которым я не присягал; но ведь и государство не всегда гуманно поступает и возлагает на себя тяжкое бремя — распоряжаться жизнью человека», — рассуждал он, оправдывая свой проступок перед полковником. И еще, как глубоко верующий, он был убежден в неотвратимости «Аз воздам».
Глава XXIX. БЕГСТВО, ПРОВАЛ ОПЕРАЦИИ И РАСПЛАТА
Когда высокое начальство покинуло блиндаж, сержант Княжич глубоко вздохнул. Сиверса он узнал сразу и понял, что бывший советник из Смоленска состоит на службе в контрразведке. Кольнуло под ложечкой от волнения. Мелькнула мысль — почему он здесь?! И, подавив волнение и страх, он вновь приобрел спокойствие и приготовился к худшему. Только один раз они встретились глазами, и Анджей понял — старый смоленский знакомец сейчас не выдаст его. «Он мог быть моим отцом, — мелькнула у него мысль, — и, возможно, сидящий напротив тоже подумал: «Этот молодой человек мог быть моим сыном!» Он уберег меня в эту минуту, а что будет через час, ночью и завтра?» Анджей не доверял таким порывам чужой души и не был уверен, что Сиверс по дороге в беседе с особистами не выдаст его.
Ведь согласился же бывший советник работать на них не за красивые глаза, а за какой-то интерес, и неизвестно, на каких условиях. Все это было ему знакомо, и он сам не раз пользовался этими приемами, занимаясь выявлением партизанского подполья. И с откровенной циничностью и долей презрения к себе он подумал: «Судьба возмещает: тогда я был охотником, а сейчас идет охота на меня».
Сиверс дал ему шанс спасения, и он должен им воспользоваться! Главное сейчас — не допустить ошибки, продумать и просчитать все до мелочей и бежать этой же ночью.
После ужина к ним в отсек, как всегда, пришел старшина Шейхаметов. На него, кроме общего руководства по прокладке тропы и недопущению демаскировки намеченной вылазки, возлагались и другие обязанности: следить за внутренним климатом группы, не допускать ссор, вразумлять горячих и неуживчивых, но таких не было.
В этот вечер он собрался написать письмо брату, воевавшему в Прибалтике, поэтому взял лучший керосиновый фонарь и уселся у себя в отсеке, занавесив проем двери плащпалаткой. Для него писанина была трудным занятием — грамоты было маловато, — и он составлял письмо вслух и не желал, чтобы окружающие знали о его слабости.
Проходя мимо отсека, Анджей слышал, как старшина вполголоса наказывал своему брату беречь себя, не забывать родителей и своих сестер, которые остались в Крыму, в малолюдном местечке Ак-Мечеть. Он и предположить тогда не мог, что 9 мая 1944 года наконец-то с боями будет взят Севастополь, а через несколько дней по закрытому Указу Верховного Совета коренное население Крыма, крымские татары, — а их было несколько сот тысяч, — подвергнутся выселению в среднеазиатские республики. Правда, они поехали под конвоем в теплую погоду, а вот северокавказским народам и калмыкам повезло меньше — их везли в феврале, когда охрана в полушубках и тулупах тряслась от холода на тормозных площадках, а охраняемые насмерть замерзали в насквозь продуваемых товарных вагонах…
В роду Шейхаметовых две сестры были замужем за русскими. Начальник из НКВД, распоряжавшийся выселением в их поселке, сказал: «Если ваши мужья любят вас, то приедут к вам — на них высылка не распространяется. Они могут сделать это только добровольно!» Так и случилось, — оба они, отвоевав, поехали к своим женам и детям в добровольную ссылку. Старшину Шейхаметова тоже должны были отстранить от службы и отправить туда же, по этапу… Но старшина был любимцем генерала Бойко, к тому ж герой фронта, с тремя орденами Славы. Его чудом отстояли и только через год, из-под Кенигсберга он демобилизовался и поехал к своим родным.
Все это случится потом, а сейчас он, довольный тем, что сумел справиться с писаниной брату, дал о себе знать и наказал ему помнить о родителях, ушел отдыхать в свой отсек.
Анджей. терпеливо дождался того времени, когда все его «однокашники» крепко заснули. Тогда он встал, прислушался: в блиндаже была тишина. Молоденький солдат-связист с телефонной трубкой в руках дремал, опустив голову на грудь. Оставалось миновать наружный парный пост. Все обитатели блиндажа ходили в нужник, сколоченный из березовых жердей. Идти к нему надо было по тропе, мимо наружного поста. Когда глаза привыкли к темноте, Анджей увидел светлячок цигарки и обоих солдат, стоявших на тропе, ведущей к белеющему домику. Он вычислил все заранее: через несколько минут их сменит другая пара, значит надо идти сейчас, и, показавшись им, ждать, когда этих сменят, тогда взять чуть правее и выйти на тропу, ведущую за передовую.
Чуть хлопнув дверью, чтобы не испугать постовых неожиданным появлением, в наброшенной на плечи шинели, он прошел мимо них, не задерживаясь. Через несколько минут, без всяких задержек, старая смена постовых ушла на отдых, а новая пара, тихо разговаривая, удалилась от его убежища. Теперь путь был свободен.
Планом обеспечения операции «Аза» был предусмотрен ночной секретный пост вблизи разминированной тропы на случай выхода немецкой войсковой разведки в наш тыл. Анджей случайно услышал об этом от саперов, с которыми его группа обкатывала тропу прохода, но не знал, в каком месте пост стоит. Твердя молитву, полный решимости, он вышел на тропу, внимательно сверяя свой путь по приметам. Сейчас он сожалел, что помнит только те, которые служили ориентиром поворотов. Его глаза привыкли к темноте, но иногда Анджей терял направление тропы, тогда осторожно отступал назад и снова двигался на коленях. Первые сотни метров почти прополз. Этот участок саперы называли урожайным — он был густо напичкан минами. От напряжения Анджей взмок; сняв шинель, сделал из нее скатку, повесил через плечо и, опять на четвереньках, продолжил путь.
Первый раз он допустил ошибку, когда отклонился от тропы в сторону на несколько метров и, осторожно обшаривая старую траву, коснулся мины. Ее поставили в первый снег, и теперь она, когда снег растаял, легла в старую траву. Анджей только коснулся ее холодной эбонитовой поверхности и успел отдернуть руку — страх пронзил его, как стрела, пот залил глаза, руки затряслись и неуемная дрожь заколотила все тело. Так близко подойти к своему роковому концу и ощутить смерть своими руками! Он знал, что взрыв мины не всегда убивает солдата, но, представив себе, как, истекая кровью, с невыносимой болью в искалеченном теле будет медленно умирать, он заставил подавить в себе панический страх, который длился несколько минут и, напрягая зрение, стал ощупывать руками землю и опять находил новые мины. Ему казалось, что попал в заколдованный круг и выхода нет — кругом залегли безмолвные враги, они ждут, когда Анджей неосторожно наступит, надавит на коробочку и — тогда пропало все!
