Теперь все зависело от того, как и куда направит расследование Куракин. Для Сазонова оно могло закончиться отстранением от должности и разжалованием в младшие офицеры. Начались тревожные дни расследования. Полковник хотел установить: почему Княжич перебежал к немцам именно в ту ночь, после их приезда с Сазоновым и встречи с Лукиным. А тот, в свою очередь, очень смущаясь, поведал Куракину о своих сомнениях по поводу сходства Княжича с Лисовецким. Полковник не хотел бросать тень на своего подопечного, вывел его из-под удара и сосредоточился на материалах спецпроверки Княжича, имея при этом свое мнение. Постепенно, шаг за шагом, он все отчетливее уяснял для себя вину Бондарева: его подделки от имени осведомителей и письменный подлог, когда тот занимался опознанием Княжича по прежнему месту службы. Куракин запросил в помощь следователя, и начались допросы. Бондарев сначала юлил, не желая признавать своей вины, потом хотел все переложить на Сазонова, выгораживая себя малоопытностью в особисте кой работе, но опытный следователь постепенно подвел его к осознанию своей вины и убедил, что чистосердечное признание будет учтено и зачтется в его пользу.
Вскоре дело было закончено и направлено в трибунал с обвинением бывшего заместителя начальника Особого отдела в злоупотреблении служебным положением и служебном подлоге. Прокурор дивизии дал санкцию на арест, а партбюро отдела исключило его из партии. Когда пришли к начподиву Кузакову получать разрешение на исключение из партии коммуниста Бондарева, он долго вертел в руках его учетную карточку и, вспомнив тайный сговор с Бондаревым, ожидание того, что их усилия действительно помогут ему, начальнику политотдела, стать первым лицом у командира дивизии, отодвинув при этом влиятельного начальника штаба полковника Лепина, и то, как он унижался перед Ковалевым, когда ему была устроена очная ставка с Бондаревым, вслух он удостоил своего бывшего единомышленника одной фразой: «Так и надо этому авантюристу!»
В отделе Сазонова только и судачили о провинности Бондарева, и никто, кроме пожилого ординарца, не пожалел его! Он, единственный, тайно молился, чтобы все окончилось благополучно для раба божьего Алексея! Сам же Бондарев, весь поникший от свалившегося на него несчастья и опухший от слез, безвылазно сидел в блиндаже.
Как ни откладывал Куракин свой доклад руководству о провале разведоперации, он вынужден был составить справку и указать истинные причины постигшей неудачи и целый абзац посвятил майору Бондареву, где лаконично, по-военному было изложено, что тот, встав на путь обмана, занимался фальсификацией оперативных сведений, грубо нарушая тем самым воинскую присягу и действующие приказы «Смерша». Вина его полностью установлена, и дело передано в трибунал. Согласно строгим чекистским традициям, там же предлагалось вынести майору Сазонову строгий выговор за слабый контроль в работе с подчиненными и предупредить его о неполном служебном соответствии!
Как и положено, перед отправкой такого документа руководству полковник ознакомил с его содержанием Сазонова и, глядя на него своими умными глазами, утешительно пояснил, что месяца через два-три все утихнет, забудется, выговор снимут. А пока нужно трудиться без ропота и обид! Дмитрий Васильевич согласился с его словами, понимая, что другой на месте Куракина, чтобы показать взыскательность перед начальством, мог бы и его вместе с Бондаревым загнать под трибунал! Но полковник поступил по справедливости — каждому досталось по заслугам.
Приближалось полное освобождение оккупированной территории западных областей, — в туманной дымке за Карпатами маячили упорные бои; со дня на день ожидалось открытие второго фронта нашими союзниками в Европе.
Ставка торопила с освобождением оккупированной территории, чтобы успеть с посевными работами, предписывала поскорее принять к оуновскому подполью карательные меры. В связи с выходом на земли других государств уже были подготовлены указания по выявлению немецкой агентуры, оставленной для совершения диверсий, фильтрации всех сограждан, оказавшихся на территории соседних государств, аресту активных коллаборационистов из числа иностранцев и оказанию помощи просоветски настроенным элементам. Предстояло много работы — и карающий чекистский меч должен был быть острым и разящим!
Все эти события отвлекли генерала Абакумова от вмешательства в историю с Княжичем: опасения, что за провал операции будет большое кровопускание, не подтвердились, и все кончилось малой кровью. Бондареву это обошлось отправкой в штрафной батальон сроком на один месяц. Последний раз Сазонов видел его перед отправкой в трибунал, когда, в сопровождении вооруженного солдата, тот вышел из блиндажа и сел в повозку. Измятое от переживаний лицо и небрежно наброшенная на плечи шинель с оторванным хлястиком вызвали у Дмитрий Васильевича жалость. Он подошел, пожал ему руку, сказал несколько ободряющих слов, но тот только безучастно смотрел себе под ноги и, тяжело вздыхая, даже не удостоил его ответом.
Случилось так, что с приездом в штаб 3-го Белорусского фронта представителя Ставки командование решило провести разведку боем с использованием штрафников. Еще только забрезжил рассвет, а уже началась артподготовка. Канонада наших орудий всех калибров оглушила сидевших в траншее штрафников. Через их головы в мглистую тьму летели снаряды. Потом внезапно позади них, в лесочке, с воем полыхнули реактивные минометы. Все сидели, уткнувшись в колени, подавленные предстоящей схваткой с противником. Под конец артподготовки начался минометный обстрел лежащего перед ними большого поля с перелеском, за которым их ждала жуткая неизвестность. Когда мины стали черно-красными взрывами покрывать во всю ширину поле, по которому им предстояло под огнем пройти до первой траншеи немцев, сосед Бондарева — бывалый фронтовик, попавший сюда за избиение патрульного наряда, прислушался к взрывам мин и крикнул в ухо Бондареву: «Слышь, Алексей, как взрывы двоят!» Но тот так и не понял смысла его крика и остался сидеть на корточках, судорожно сжимая в руках винтовку.
Командование знало, что поле заминировано. За два дня до этого делалась попытка снять мины и сделать проходы, но потом отказались от этого, объяснив отказ демаскирующим фактором предстоящей операции. И с согласия представителя Ставки было решено подвергнуть поле минометному обстрелу, тем самым, как авторитетно утверждала своими расчетами саперно-инженерная служба, это препятствие будет ликвидировано в ходе боя за несколько минут.
Ответственные за эту операцию командиры на всякий случай подтянули заградительный отряд войск НКВД и поставили его впритык, позади штрафных частей. Отряд занял позицию; выставил на треноги крупнокалиберные «ДШК», замаскировал их вместе со станковыми пулеметами и стал ждать команды открыть огонь по отступающим. Все знали, что здесь в атаку пойдут штрафники, а в них — люди, провинившиеся перед законом, командованием и страной! Все они осуждены трибуналом и должны смыть свою вину кровью! Поэтому какие еще для них могли создаваться условия для наступления — им и так дали возможность воевать с оружием в руках и оказали честь первыми пролить кровь за Родину и за товарища Сталина! И никто не пожалел их, хотя это были вчерашние друзья — фронтовые побратимы! Бездушный политический аппарат воспитывал всех в убеждении, что все осужденные — преступники, и отношение к ним было соответствующее — как к врагам народам.
