Духанин сделал небольшую паузу, давая генералу сориентироваться, затем, погасив сигарету, добавил:
— Допрос буду строить только на основе того, что мы уже знаем о вас. Ваше конституционное право отвечать или не отвечать, признавать или не признавать то, о чем я буду спрашивать. Если возникнут разногласия, будем вместе уточнять, с чем вы не согласны. Хочу сразу же предупредить о том, что каждый упоминаемый вами факт или событие будут перепроверяться через оперативников КГБ, в том числе с задействованием имеющейся у нас агентуры из числа сотрудников ЦРУ и ФБР…
Сообщение о наличии в органах КГБ агентов из ЦРУ и ФБР было воспринято Поляковым с заметным для следователя испугом.
— Так как?.. Вы согласны с таким ведением моих допросов?..
Поляков откинулся на спинку стула, задумался на несколько секунд, потом выпрямился, расправил плечи и, посмотрев в глаза следователя, отрывисто ответил:
— Да, согласен.
За этими двумя словами чувствовалась сила его нервного напряжения.
— А чтобы не возникли неясности и лишние вопросы у меня и у вас, вы должны говорить только правду.
Зацепившись за последнюю фразу «говорить только правду», генерал начал вдруг философствовать о правде и о том, что она значила в его жизни. Духанин не стал прерывать излияния экс-разведчика, так как они давали возможность лучше узнать его взгляды, мировоззрение, жизненную позицию, а главное — проникнуть во внутренний мир подследственного. Но когда Поляков стал утверждать, что правда всегда одна-единственная, то следователь не удержался, чтобы не спросить:
— А в чем же она одна, ваша единственная, правда? Да и какой она может быть, если вы через шестнадцать лет после окончания Великой Отечественной войны начали постоянно обманывать свою семью, свою страну и своих сослуживцев?
Ни один мускул на лице генерала не дрогнул, хотя второй вопрос был для него неприятным уколом и заставил задуматься: «Выходит дело, что комитетчики знают, что я был завербован американцами в шестьдесят первом году… Неужели произошла утечка информации из ЦРУ или ФБР? В КГБ ведь, как сказал только что следователь, есть тоже свои агенты в американских спецслужбах. Так оно и должно быть: обе стороны обязаны знать, что делает или замышляет ее противник. Но кто же мог навести КГБ на меня? Я же не допустил ни одной ошибки! Может быть, Сенькин? Гульев или Абдуллаев, которые недолюбливали меня?.. Нет. Это невероятно, чтобы кто-то из них мог знать о моей вербовке. Тогда откуда же дует ветер? А, впрочем, что гадать, все равно ничего уже не изменить. Позже все выяснится…» И, взглянув на следователя, он совершенно спокойно, уверенным тоном заговорил:
— Моя правда, как я уже сообщил вашему предшественнику Анатолию Гавриловичу, заключается в том, что я поддерживал отношения с американскими коллегами исключительно на официальной основе. Сначала как сотрудник секретариата Военно-штабного комитета при ООН, а затем как военный атташе в Бирме и Индии. Причем встречался с ними только за рубежом и в основном на протокольных мероприятиях, — подчеркнул он. — Но иногда разве что на охоте или на рыбалке… — Он сделал паузу, потом продолжил: — Хочу пояснить, что Военно-штабной комитет был создан в рамках Устава ООН для того, чтобы давать советы и оказывать помощь Совету Безопасности — постоянно действующему органу ООН по всем вопросам, относящимся к военным потребностям в деле поддержания международного мира и безопасности, к использованию войск, предоставленных в его распоряжение, и к командованию ими, а также к регулированию вооружений. СССР, как вы знаете, является постоянным членом Совета Безопасности. И ни для кого не была тогда секретом безмозглая, авантюристическая международная политика руководителя Советского государства Никиты Хрущева, дважды поставившего мир на грань ядерной войны. А ведь за плечами советского народа была уже тяжелая война, в которой каждая семья понесла невосполнимые потери. Моим сыновьям исполнилось в то время девять и шесть лет, и я не мог не думать об их будущем. Поэтому, чтобы противодействовать агрессивной политике Хрущева, я и решил оказать содействие Соединенным Штатам Америки. Но никакого политического ущерба своей стране я не причинил, так как по окончании срока загранкомандировки в июне тысяча девятьсот шестьдесят второго года я отплыл на теплоходе из США в СССР.
Духанин понимал, что сказанное Поляковым априори не может быть правдой, и он решил сделать свой ход, основываясь только на интуиции.
— Значит, вы говорите, что только на официальных мероприятиях встречались? И только с коллегами из дипломатического корпуса США? А может быть, это были все же конспиративные встречи с установленными разведчиками из ФБР и ЦРУ? И встречались вы с ними не только в официальной обстановке, но и, как вы сами сейчас признались, на охоте и рыбалке? Что вы скажете на это?
Вот так начался поединок, который по напряженности и степени значимости был сродни шахматной партии высокого класса. В дебюте обе стороны отмобилизовывали свои силы к осуществлению маневрирования, готовясь к непосредственному столкновению и стараясь найти уязвимые места в защитном построении противника.
Поляков не спешил с ответом на вопросы следователя, анализируя услышанное.
И тут Духанин вновь спросил:
— Скажите, Дмитрий Федорович, перед первой и последующей командировками за рубеж знакомили ли вас с так называемыми «Правилами поведения командируемых за границу»? И давали ли вы обязательство соблюдать эти правила?
— Да, я подписывал такую инструкцию.
— А что в ней говорилось, вы можете вспомнить?
— Трудно все вспомнить через двадцать пять лет, особенно такой незначимый документ. Но я сейчас попробую. Итак, первое: соблюдать долг советского гражданина перед своей Родиной. Отстаивать ее честь и интересы. Второе: строго хранить государственную тайну. Третье: честно и добросовестно выполнять возложенные на меня обязанности. Четвертое: избегать разговоров о служебной работе с кем бы то ни было. В том числе и с членами семьи… — Он попытался вспомнить что-то еще, но не стал терять время и, махнув рукой, сказал: — Больше ничего важного там не было, так общие слова.
— А жена знала, что вас завербовали в Нью-Йорке?
Делая вид, что для него был не понятен вопрос, Поляков спросил:
— А с чего вы взяли, что меня завербовали? У вас есть на этот счет какие-то доказательства? Если они есть, то назовите их. А так, как вы сейчас заявили, при желании можно любого сотрудника разведки заподозрить в чем угодно. Кстати, в тридцатые годы разведчиков тоже обвиняли в предательстве и в сотрудничестве с иностранными спецслужбами. В капиталистической стране советский разведчик постоянно вращается во враждебной среде и имеет вполне реальные служебные контакты с представителями самых различных кругов. Иногда даже и с коллегами из спецслужб противника. Ну и что?.. Конечно, это можно истолковать, что ты был завербован и стал английским или французским агентом. Попробуй докажи потом, что это ты завербовал того или иного иностранца и использовал его в интересах своей страны. Вот так и искажались и переворачивались с ног на голову подлинные факты. А интерпретировались они потом вопреки истине и уголовно-процессуальному кодексу так, как это было нужно следствию.
