Эта история наделала много шуму!
Она даже попала в скандальную хронику тогдашних бульварных газет!
Моя секретарша Мишель назавтра отвезла его вещи к родителям, она уже начинала к этому привыкать.
Мне пришлось выслушать суровые нотации от отца, от продюсера, от моего врача. Разве можно так вести себя в тридцать четыре года? Этот тип губит меня, делает из меня посмешище, подрывает мою карьеру, которая и так складывается не блестяще, всех от меня отпугивает!
Надо было продолжить съемки в «Женщинах».
Дедетта скрывала под гримом мои слезы, мои распухшие глаза. В этом фильме мне было нечего делать. Это была ежедневная каторга. Никакой увлеченности. Никакой работы с актерами, никаких объяснений. Каждый делал что хотел или что умел. Что касается меня, то я старалась делать минимум.
Франция была почти в таком же скверном состоянии, как я, расшатанная прошлогодними волнениями — не помог даже авторитет главы государства.
Де Голль был не такой человек, чтобы стерпеть вопиющую неблагодарность. Действуя, по своему обыкновению, быстро и решительно, он объявил о проведении референдума, официально — по проекту об усилении независимости регионов и децентрализации, а по сути — для выяснения, испытывают ли еще французы к своему президенту доверие и уважение, в которых он так нуждался. Двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я ответила «да» на вопрос референдума, потому что всегда была горячей, убежденной сторонницей этого блестящего человека, отвергавшего политическое кривляние, возвратившего Франции достоинство и направившего ее по верной, прямой дороге, с которой она не свернула, несмотря на случавшиеся остановки в пути.
Вечером того же дня я, не поверив своим ушам, узнала, что Франция отвергла его, что большинство сказало «нет».
Какие же французы неблагодарные!
Какая у них короткая память, какой ограниченный ум.
* * *
Однажды, когда мы снимали одну из заключительных сцен фильма «Женщины», я познакомилась с одной забавной девчушкой, лет шестнадцати-семнадцати, с растерянным видом, но дерзкими глазами.
Звали ее Мария Шнейдер.
Мы разговорились, и я вспомнила, что когда-то давно была знакома с ее матерью, красавицей по имени Манон, в которую без памяти влюбился Даниэль Желен. Малышка Мария стала плодом этой запретной любви... Но у малышки Марии не было своего родного угла, она всюду чувствовала себя лишней, скиталась где придется. Она уже многого натерпелась в жизни, и у нее была инстинктивная потребность прилепиться к кому-то.
Этим «кем-то» стала я! Я тоже была одинока и печальна.
Эта ласковая, милая девочка могла бы дать мне немного тепла, живого общения, привнесла бы в мою жизнь свежую струю, развлекла бы. Я предложила ей занять одну из комнат для прислуги на авеню Поль-Думер. И мы уже не расставались. Я по возрасту годилась ей в матери и относилась к ней как к дочке. Мы ощущали родство душ и очень привязались друг к другу.
Как-то вечером Мария сказала мне, что в квартале Сен-Жермен-де-Пре встретила Патрика! Он был несчастен, он только обо мне и думал, но не осмеливался звонить и дал Марии номер, по которому можно с ним связаться.
Я была потрясена!
Я не хотела первой делать шаг к примирению (гордость обязывает), и Мария взяла на себя роль парламентера.
Патрик вернулся на авеню Поль-Думер с чемоданами, полными добрых намерений, угрызений совести, признаний в любви, которым я поверила, потому что хотела верить.
И жизнь снова стала прекрасной и веселой!
Мы ездили в «Кастель», оставались там до глубокой ночи, я танцевала до упаду с Марией, научившей меня модному танцу «джерк», так мы разряжались, мы могли бы воспламенить и ввергнуть в ад всех святых в раю, а Патрик забавлялся, глядя на нас.
После внезапного ухода Де Голля Франция осталась обезглавленной. Нужно было найти ему преемника...
Жорж Помпиду, наиболее видный из его соратников, казался мне если не лучшим кандидатом на этот пост, то, во всяком случае, не самым плохим. Вдобавок, я была знакома и с ним, и с его женой Клод.
Итак, 15 июня 1969 года я проголосовала за него, отдала голос за последнего настоящего «голлиста», который честно повел Францию по пути, указанному его прославленным предшественником. Увы, вскоре его сразила безжалостная болезнь, и Франция стала погружаться в хаос социализма.
Подготовка к съемкам «Медведя и куклы» велась на высочайшем профессиональном уровне.
Мне самым тщательным образом сделали несколько пробных вариантов грима.
Мне пришлось выдержать несколько мучительных долгих примерок под придирчивым, хотя и застенчивым взглядом Мишеля Девиля. Этот режиссер-поэт вместе с Ниной Компанеец написал маленький шедевр, полный юмора и безупречного вкуса, куда я вошла легко и естественно, как рука в перчатку. Моим партнером впервые был Жан-Пьер Кассель: по-моему, этот актер, с его масштабной личностью, с его талантом, остался у нас невостребованным.
Весь этот коктейль, где каждый компонент был умело подобран и взвешен, где ничто не было случайным, заранее гарантировал успех. Продюсер Маг Бодар, получившая меня за бесценок, сделала мне в итоге королевский подарок!
И вот пошло-поехало, началось чудесное приключение, съемки великолепного фильма, каким стал и навсегда останется «Медведь и кукла». Может быть, один из тех фильмов, где я больше всего была самой собой. Но, в любом случае, один из самых очаровательных, самых смешных моих фильмов, один из тех, которыми я горжусь.
Съемки закончились веселым, ясным августовским днем, под музыку Россини, под недоверчивым взглядом большой дойной коровы, в цветущих лугах, среди которых блестела маленькая речка! Медведь и кукла наконец полюбили друг друга, можно было опускать занавес, все хорошо, что хорошо кончается.
А мне было так жалко со всем этим расставаться!
Я сочинила и сняла бы продолжение!
Наше прощание было очень трогательным. Я испытываю огромную нежность к Мишелю Девилю, талантливому режиссеру с прекрасным вкусом, не занявшему подобающего ему положения из-за того, во что превратилось сейчас киноискусство...
С Ниной Компанеец, которую я обожаю, мы снова встретились через несколько лет, когда она стала режиссером, и я снялась у нее в моем последнем фильме «Колино...».
А Жан-Пьер Кассель на долгие годы вошел в число моих друзей.
Возвращение в Париж было немного грустным.
Париж опустел. Было жарко, и Патрик сгорал от нетерпения, желая поскорее отправиться в Сен-Тропез.
Там я окунулась в совсем иную жизнь, нежели та, которой я жила последние месяцы. Полно народу, шум, суета, приемы у тех, приемы у этих. Мне не хватало съемочной группы «Медведя и куклы», ставшей нам семьей, коров и яблонь, мягкости воздуха Нормандии.
