коня, коня же того, взяв под узду, поставить рядом с хоругвью. Были среди этих советников люди храбрые и рожденные от отцов, состарившихся в добродетелях и искусных в ратных делах. Великому царскому полку, в котором было более двадцати тысяч избранного воинства, приказано было, чтобы половина всего этого состава сошла с коней, в том числе и сыновья, и родственники этих советников, и пошли бы в город на помощь изнемогающим воинам.
Когда же в город внезапно вошло свежее войско, облаченное в светлые доспехи, то царь казанский со всем своим воинством начал отступать назад, крепко держа оборону, но наши неотступно бились с ними и прогнали войско казанского царя аж до мечетей, что вблизи его двора стоят, и встретились там с их обызами, сеитами и молнами [197] и с их великим епископом, а по их языку амиром (эмиром) по имени Кулшериф-мулла, и сразились они с нашими так сильно, что все до единого погибли. Царь с оставшимися затворился в своем дворце и бились крепко, сражение же продолжалось еще полтора дня. Когда царь понял, что помощи ему ждать неоткуда, тогда он выстроил в одной стороне своего двора всех своих жен и детей в прекрасных драгоценных одеждах, приблизительно около десяти тысяч, уповая на то, что противники прельстятся их красотой и оставят в живых. Сами же татары, собравшись вместе в один угол, решили не даваться в руки неприятеля живыми, но сохранить жизнь своему царю. Они пошли от царского места на дальнюю сторону к нижним вратам, как раз туда, где против царева двора я стоял со своим полком. У меня к тому времени не осталось и полтораста воинов, а у них было еще около десяти тысяч, и все они теснились на улицах и отходя крепко оборонялись. Наше же великое войско ударило в арьергард татарского полка и в жаркой сече с трудом и Божьей помощью вышло из ворот. Затем наши крепко налегли на них с великой горы и потеснили их к воротам, а там стоящие во вратах преграждали им дорогу, и к нам на помощь подоспели два христианских полка. Татары были разбиты со всех сторон и стиснуты так, что задним и серединным их людям пришлось пробираться прямо по своим, идя к городу или башне, где множество их трупов лежало. Вот тогда они возвели своего царя на башню и начали кричать и просить времени на переговоры, мы же склонились на их просьбу. Они сказали нам следующее: «Пока у юрт престол царев стоял, мы бились в поте лица до смерти, обороняя царя и отечество, а сейчас царя вам отдаем здорового: ведите его к своему царю. А оставшиеся наши воины выйдут на широкое поле испить с вами последнюю чашу». И отдали нам своего царя с одним советником, старейшим из них, и двумя имилдеши [198]. Царь их носил басурманское имя Идигер, а князь его — Зениешь (или Зенешь). И отдав нам невредимого царя, они на нас ударили стрелами, а мы на них. Но они не захотели биться с нами во вратах города, а пошли со стен через Казань-реку и хотели пробиться через проломы в стенах прямо против моего стана на шанцы, где у меня стояло шесть великих пушек, и изо всех них было по татарам ударено. Они же пошли оттуда налево, берегом, вниз по течению Казань-реки на расстоянии в три полета лучных стрел в конец наших шанцев и стали там облегчаться, сбрасывая с себя доспехи и разуваясь, для того чтобы брести по реке. Полк их к тому времени насчитывал не более шести тысяч. Нас было мало, но мы добыли себе коней и, сев на них, устремились против них, желая заградить им путь, по которому они надеялись пройти.
Нашли их еще не перешедшими реку, и собралось нас против них немного более двухсот коней, так как отстало некоторое количество людей наших, да и при царе остались воины, а многие были уже в городе. Но вскоре татары перешли реку (она была мелка в том месте) и стали нас дожидаться на самом берегу, приготавливаясь к сражению, оделись в броню и натянули тетивы со стрелами. И стали они от берега продвигаться, а за первыми рядами шло множество людей, не менее чем на два полета стрелы из лука. Христианское же войско, в большой численности стоявшее на стенах города и у палат царских, смотрело на нас, но помощи из-за реки и высоких гор оказать не могло. Мы не дождались, когда они отойдут от берега, ударили на них, желая их разъединить и расстроить порядок их полков. Умоляю, да не подумайте, что я так безумен, что сам себя хвалю, но воистину правду рассказываю и не таю, что мне дан от Бога дух храбрый, да коня я имел доброго и быстрого. Я первым врезался в полк басурманский и помню, что три раза сходился я в сече, а в четвертый раз повалился мой конь, и я с ним — тяжело раненный — и потерял память. Очнулся уже потом, через день, и увидел, что надо мной как над мертвецом стоят плачут и рыдают двое моих слуг и два царских воина. А сам себя увидел обнаженным и лежащим со многими ранами, но живым, потому что на мне были доспехи праотеческие, да и благодать Христова была на мне; Господь ангелам своим заповедовал сохранить мне, недостойному, жизнь. Потом я узнал, что все те благородные, а было их всего около трехсот, как и обещали, устремились вместе со мной на татарские полки, но в бой не вступили, поскольку нескольких самых первых ранили, а другие убоялись величины полка неприятельского и возвратились вспять, в тыл татарского полка ударили, наезжая на них, посекая и топча их конями. Однако основные силы войска невозбранно шли через луг к великому болоту, за которым виднелся лес, а в этих местах на конях не проедешь. Потом, рассказывают, подоспел мой брат, который, как я прежде писал, первым взошел на городскую стену, он застал неприятеля еще в середине луга и, взнуздав коня, врезался в первый строй их полка (в чело), да так мужественно и храбро, как и подобает истинному христианину, и двукратно проехал через все войска, топча их конем и посекая, чему все были свидетелями. Когда же в третий раз врезался в них, то помог ему некий благородный воин, и они вдвоем били басурман, а со стен города все смотрели
