Помню я, Руфина Сергеевна, того солдата, который дал Вам свои сапоги. Вы ведь были тогда босые, унты-то еще в воздухе свалились с ног. Его фамилия Мороз. Но он погиб спустя полтора месяца после того случая с Вами.
У меня на войне тоже был случай, когда нас с товарищем спасли от верной смерти русские девушки, угнанные в Германию. Мы шли к одному дому на окраине города, из которого только что выбили немцев. В нижнем этаже того дома, как мы потом уже выяснили, остался в засаде немец с целью убить первых подходивших советских солдат, а самому потом убежать (они часто так делали). В том же доме у хозяина работали русские девушки, шесть человек. Двое из них заметили нас из окон второго этажа. Видели они и того солдата немца, который сидел на веранде первого этажа. Девушки, понимая, какая нам грозит опасность, начали махать руками, но мы не замечали. Тогда они сбросили на голову немца большой комнатный цветок в тяжелом ящике с землей. Мы услышали стук, крик и вбежали в дом. Немецкий солдат лежал на полу без сознания. Девушки, со слезами на глазах, подбежали к нам, начали обнимать и торопливо рассказывать о случившемся. Через полчаса мы с товарищем пошли дальше.
Где они теперь, наши спасительницы? Одну звали Тоня, другую — Катя. Больше о них ничего не знаю. В то время на встречу после войны не надеялся. И вот, спустя двадцать лет, события тех дней вспоминаются с такой отчетливостью, что уверен — о них никогда нам не забыть…
Руфина Сергеевна! Если Вам доведется бывать в наших краях, заезжайте в Елец. Летом здесь очень хорошо — две реки, лес, чистый воздух. Рад буду принять Вас в своем доме.
Привет Вам от моей жены и сына.
Силкин».
Ни я, ни Руфина не были на похоронах Ольги. Я из-за болезни находилась в то время в доме отдыха нашей воздушной армии, а Руфу положили в санчасть под наблюдение врача — нервное потрясение было слишком глубоким.
И может быть, потому, что я не видела Ольгу мертвой, она в моей памяти навсегда осталась живой. Как сейчас вижу ее: на словно точеной, среднего роста фигуре хорошо сидит военная форма. Тонкая талия плотно перетянута широким армейским ремнем. Белоснежный подворотничок, как ожерелье, охватывает девичью шею. Мягкие каштановые волосы, нежное лицо, всегда будто тронутое легким загаром… Красивая она была, наша Ольга, командир эскадрильи гвардии капитан Санфирова.
Вчера был День авиации, а сегодня у нас — «день Ольги», как сказала Руфа. Вспоминаем о ней вслух и про себя.
— Санфирову я считал самой лучшей курсанткой в своей группе, — говорит Леша. — Летала она легко, непринужденно, как птица. В ней чувствовался природный дар к авиации.
В 1938 году, когда Оля начинала учиться летному мастерству в Батайской школе, Леонид уже несколько лет работал там инструктором.
— Многим в полку Леля казалась слишком уж требовательной, может, даже придирчивой, — говорит Руфа. — Но это потому, что она любила порядок во всем — в полетах, во внешнем виде и даже в мыслях. В обращении со своими подчиненными была всегда ровной, вежливой и внимательной. Я не помню, чтобы она накричала на кого-либо, позволила грубость.
Руфа помолчала, как бы перебирая в памяти все случаи, подтверждающие правильность ее слов. Потом, натолкнувшись, очевидно, на какой-то необычный эпизод, улыбнулась и продолжала:
— Правда, один раз она меня здорово отругала.
— Неужели? Непохоже на Ольгу.
— Случилось однажды… Мы летали на Новороссийск, — начала рассказывать Руфа. — И вот в одном полете у нас зависла на правом крыле кассета с зажигательными ампулами. Как мы ни крутились, как я ни дергала за рычажки кассета не срывалась. Тогда я решила вылезть на крыло и руками попытаться вытолкнуть ее. «Не смей!» — сказала Ольга. Но я не послушалась, вылезла. Ведь при посадке кассета могла сорваться и тогда самолет загорелся бы. Леле ничего не оставалось делать, как держать самолет в строго горизонтальном полете. Я подползла к передней кромке крыла, одной рукой ухватилась за расчалку, а другой стала толкать кассету. Она никак не поддавалась, сидела в замке намертво. Устала я, руки онемели. Поняла, что не сбросить мне ее. Нужно перебираться в кабину. А сил нет. Леля видела, что я выдохлась, вот-вот соскользну с плоскости, и начала уговаривать ласково-ласково: «Руфочка, милая, подтянись немного». Я кое-как добралась до ее кабины и повисла — не могу дальше. «Ну, ну, дорогая, еще чуть-чуть», — опять уговаривает Леля. В общем, докарабкалась я до своей кабины, перевалилась на сиденье. И вот тут-то Леля обрушилась на меня. «Бестолковая! Сумасшедшая! Ненормальная! — посыпались на меня ругательства. — Ты же могла упасть! Как бы мне тогда объяснять, почему я без штурмана вернулась?» Она не остыла даже после благополучной посадки. Пошла и доложила обо всем командиру полка. Бершанская пригрозила мне: «Еще раз такое повторится — отстраню от полетов». Я больше никогда не вылезала над целью.
— А что же с кассетой-то случилось? Почему она не сбросилась?
— Ушко погнулось. Вооруженцы молотком выколачивали кассету из замка.
В десять утра мы уже забрали документы у администратора гостиницы и направились в городской парк. По дороге купили большие красивые букеты. В Гродно очень много цветов. Кабина машины наполнилась чудесным свежим запахом. Руфа в задумчивости глядела на пышные розы, на которых блестели капельки росы. «Леля очень любила розы», — сказала она мне сегодня.
В центре большого тенистого парка стоит высокий светлый обелиск. На нем написаны сорок три фамилии. «Капитан Санфирова О. А.» — нашли мы в одной колонке. Бережно раскладываем цветы под фамилией подруги.
Руфа, припав на одно колено, держит в руках розы и почему-то медлит их класть. Она делает вид, будто вдыхает аромат. А на лепестки к холодным росинкам падают горячие слезы…
Почему, когда человек плачет, его стараются уговорить: «Не надо»? Человеку надо, необходимо иногда излить в слезах свои чувства. И я не буду отговаривать. Плачь, Руфа, плачь открыто — ведь ты впервые стоишь у могилы своей летчицы. Двадцать лет ты носила в себе эти слезы. И не надо теперь их стыдиться. Кто же осудит человека за то, что он плачет у могилы погибшего друга?
…Уже при выходе из парка Руфина предложила:
— Нужно заехать в горсовет, попросить, чтобы на памятнике было написано не просто «капитан Санфирова», а «Герой Советского Союза гвардии капитан Санфирова».
В горисполкоме к нашей просьбе отнеслись внимательно. Председатель Иван Иванович Ушацкий пообещал, что в самое ближайшее время надпись будет дополнена. Затем нам любезно предложили посетить Гродненский государственный историко-археологический музей. Заверили, что там есть много интересного. Имеется кое-что и о нашем полку.
