Я покрываю поцелуями сие соблазнительнейшее послание, что проникает в мое сердце и наполняет его восхитительным удовольствием. Но должен ли Абеляр обращать внимание на ваши чары? Ваши страдания и ваши вздохи причиняют мне множество тревог.
Эти стихи представляют собой переложение, ответа Абеляра на письмо Элоизы (письмо II), сделанный в XVIII веке. Она же, по представлениям автора XVIII века, в письме I изъяснялась примерно в том же духе:
Какой новый раскат грома! Что слышала я сейчас? Я более не увижу вас! И вы можете мне об этом сообщить! О жестокий! Вы лишаете меня всего, и вашему сердцу доставляет варварское удовольствие мысль о том, что моя боль преумножается!
Можно сказать, что испытываешь некоторое замешательство, воспроизводя подобные наивные стишки после того, как надолго погружался в столь сложные тексты, после того, как познакомился со столь трагичными судьбами. Но, однако же, именно в такой форме, в таком виде XVIII век узнал историю Абеляра и Элоизы, и этот «перевод» имел тогда огромный, оглушительный успех, примерно такой же, какой сопутствовал «Орлеанской девственнице» Вольтера.
В наше время, когда так любят говорить о «развенчании» разнообразных мифов, подобный процесс произошел сам собой и самым простым путем: при обращении к подлинным текстам эпохи. Подобно тому, как вполне достаточно прочитать документы двух процессов над Жанной д’Арк, чтобы обнаружить истинную Жанну, чрезвычайно отличавшуюся от ее образа, сформированного множеством пошлых ура-патриотических работ, образа, скрывавшего и затенявшего ее настоящую, подобно тому, как ознакомления с этими документами достаточно и для того, чтобы развеять и рассеять в пыль и прах нелепые легенды о ней, что появились в XIX веке (о ее незаконнорожденности и т. д.), так достаточно напрямую обратиться к переписке Элоизы и Абеляра, чтобы открыть для себя историю их жизни во всей ее полноте и драматичности. И вот тогда эта история предстает перед нами в своем истинном значении. Ошибиться невозможно: если эта история с таким рвением и пылом передавалась из уст в уста из поколения в поколение на протяжении нескольких столетий, причем каждое поколение истолковывало и переделывало ее на свой лад в соответствии с присущим именно своему времени менталитетом, психологией и складом ума, то происходило это потому, что она действительно имеет огромное значение. Имена Элоизы и Абеляра, неразрывно связанные между собой, служат напоминанием о том, что собой представляют межличностные отношения в человеческой паре, состоящей из мужчины и женщины; а кроме такого прямого истолкования эта история содержит еще и некий тайный смысл, напоминая нам о том, каковы у каждого человека взаимоотношения разума и веры.
Приходится признать, что Абеляр предстает на страницах «Истории моих бедствий» личностью, весьма мало способной к поддержанию истинно человеческих отношений. От его особы не исходит никакого тепла, да и сам он симпатии тоже не вызывает, не найдем мы у него никакого намека на доброжелательство и благорасположение к себе подобным, никаких знаков проявления к ним внимания, если только речь не идет о его учениках (но в таком случае надо учитывать его склонность все оценивать с точки зрения личного авторитета и величия его самого как учителя). Чрезвычайно удивительным и даже почти невероятным представляется нам тот факт, что Абеляр в своей жизни встретил человека, являвшегося полнейшей противоположностью ему самому в сфере личных отношений, — Петра Достопочтенного, воплощение доброжелательства и благорасположения к людям; поразительно и то, что жизненный путь Абеляра подытожен именно Петром Достопочтенным в самом прямом смысле, потому что именно он произнес после его смерти те заветные слова отпущения грехов, что были записаны на пергаменте, каковой Элоиза и поместила на могиле супруга.
Но к моменту встречи этих двух столь разных людей Абеляр уже многое пережил и в нем произошли большие перемены, сделавшие его способным оценить по достоинству доброжелательство Петра Достопочтенного и почувствовать, насколько велико и насколько благотворно его воздействие на других, что, разумеется, было еще совершенно невозможно в тот период после Суассонского собора, когда Петр Достопочтенный написал ему письмо, так и оставшееся тогда без ответа. Абеляру потребовалось пройти через тяжкие испытания, чтобы перемены, происшедшие в нем, привели его к утвердительному ответу на вопрос Петра Достопочтенного и к согласию принять приглашение поселиться в Клюни, а также примирили его с людьми и с самим собой, к чему и призывал его Петр Достопочтенный.
Это примирение было со стороны Абеляра скрытым признанием властной силы и могущества, которыми наделен человек и о которых он ведать не ведал, несмотря на все свои познания. В поисках истины он порывал со своим временем, допускавшим существование и действенность двух инструментов познания: разума и любви, — Абеляр признавал один только разум в качестве орудия и способа познания.
Оказался бы сам Абеляр доволен теми результатами, к которым со временем привел его метод познания, усиленный и развитый возвращением к жизни аристотелевских идей и под воздействием арабской философии? В век торжествующего интеллектуализма епископ Жак Боссюэ, стремившийся поддержать и укрепить свою веру перед лицом разума, допускавшегося, а вернее, признававшегося в качестве единственного инструмента познания, был вынужден заявить: «Я ничего не знаю всем моим сердцем». Абеляр — как бы вопреки подобной формулировке — примирился не только с Бернаром Клервоским, но и со всей Сен-Викторской школой; действительно, мы находим у Ришара Сен-Викторского формулировку прямо противоположную, произнесенную явно умышленно: «Я ищу всем моим сердцем». Что касается Абеляра, то он, вероятно, довольствовался тем, что сказал: «Я занят непрестанным поиском». Такова суть его собственного метода познания, который он именует «постоянным дознанием»; тяжкие испытания, выпавшие на долю Абеляра, заставили его «претерпеть некую эволюцию», то есть занять позицию, близкую к формулировке Ришара Сен-Викторского. И те же испытания привели Абеляра к преодолению самого себя, привели к истинной любви.
К тому же можно смело утверждать, что эволюция Абеляра, та самая эволюция, что постепенно превращала интеллектуала в человека, в мужчину, эта эволюция началась с появлением в его жизни Элоизы. Именно благодаря ей Абеляр, намеревавшийся просто удовлетворить с ней свои инстинкты, испытал истинную любовь; именно благодаря ей и через нее тот мир материальности, мир реальности и вещественности, столь презираемый этим интеллектуалом прежде, превратился для него в мир конкретной действительности. И мы здесь не только намекаем на краткие мгновения удовлетворенных любовных желаний! Дважды Элоиза сумела заставить Абеляра признать себя как личность, принудив его к неожиданному для него самого преодолению себя; дважды заставила она его слушать слова любви, хотя и звучавшие на двух различных языках — языке страсти и языке преображенной любви.
