Каждый билет они учили намного дольше, чем это понадобилось бы Юрке одному.
Лялька сидела, охватив руками колени, и неотрывно смотрела на меняющийся каждое мгновение бег воды, а Юрка перелистывал учебники, но ничего толком не видел и не понимал.
А видел ее ноги, покрытые светлым пушком, и прилипшие к ним песчинки и тогда, побаиваясь, что она догадается об этом, спрашивал, понятно ли ей то, что они пытались выучить.
Лялька, отрываясь от воды, утвердительно кивала и переводила отрешенный взгляд на него, и ее синие глаза наполняли его душу, заставляя вздрагивать.
Когда же она утвердительно кивнула и по поводу бинома Ньютона, до Юрки, наконец, дошло, что она находится в каком-то другом, неведомом ему мире.
Вот тут-то он, хорошо не подумав, ляпнул:
— А хочешь, я Кубань переплыву?
Царским движением она повела головой и взглянула на него, и Юрка в подтверждение своей догадки увидел, что сейчас ни один Ньютон с самым совершенным мышлением не способен хотя бы тенью отразиться в ее безоблачных глазах.
Конечно, Юрка хорошо не подумал: Кубань, скатываясь по перекату выше по течению, набирая силу после небольшого поворота, вновь неслась всей своей массой на противоположный крутой берег.
А чтобы тот берег не подмывало, его защитили дамбой — стенкой из плетеных фашин; дамба, с одной стороны засыпанная булыжником, другой стороной удерживала напор воды.
Посреди реки, как раз между перекатом и дамбой, торчал островерхий камень, иногда из воды выныривал его островерхий клык, через который тонкой пленкой переплескивалась вода.
Лялька пристально осмотрела реку, оценивая будущую траекторию Юркиного движения: совершенно верно, если он начнет плыть у самого переката, приложит зверские усилия и окажется по ту сторону черного камня, то благополучно выплывет на той стороне реки еще до дамбы.
Если же он не сможет выложиться, то случится одно из двух: либо его изуродует о камень, либо он проплывет мимо камня с ближней стороны. И тогда затраченные усилия окажутся напрасными. Поток воды отбросит Юрку к этому берегу, и он уже не сможет вернуться, мощный поток неминуемо понесет его на дамбу.
А там… Страшно подумать, острые обломанные ветки, каменная стена, о которую всей мощью бьется водный поток, и, поворачивая, несется вдоль этой стены недобрую сотню метров.
Оценив ситуацию, Лялька твердо сказала:
— Не-а, ни за что не переплывешь!
Юрка встал и пошел к перекату, изредка поглядывая на реку, будто соразмеряя свои возможности с ее нравом.
Дошел до переката, немного постоял и вошел в воду. Оскальзываясь на камнях и пытаясь как можно дольше устоять под напором течения, он двинулся вперед. Вода сбила его с ног и понесла.
Плыл он уверенно, так как не раз покорял эту реку, правда, в других местах.
Он чувствовал, что Лялька наблюдает за ним, переживает за него, а, возможно, и сожалеет, что не остановила его, а, наоборот, подтолкнула пуститься в такое безрассудное плавание.
А вдруг с ним случится беда? Тогда Лялька всю жизнь будет помнить его — смелого, сильного, умного и отчаянного, и никто не сможет перечеркнуть этого в ее памяти.
Поднимая голову при очередном взмахе рук, он видел приближающийся камень. Наступило мгновенье, потребовавшее однозначного решения — плыть вперед с риском попасть на клык черного камня, или приостановиться на долю секунды, чтобы проскочить мимо камня со стороны того берега, откуда он начал плыть. И хотя это почти означало катастрофу, Юрка был все-таки вынужден приостановиться. Он так и не смог заплыть за камень, и река теперь мчала его на дамбу.
Он лежал на левом боку, вытянув вперед руки и ноги, чтобы спружинить, насколько это возможно, предстоящий удар. И все же удар был так силен, что вышиб воздух из его легких. Юрка сразу обессилел и попытался судорожно цепляться за торчащие острые обломки ветвей.
Но сучки обламывались, и его тело, припечатанное водой к дамбе, скользило по ней, и в него впивались и царапали острые шипы ветвей. Иногда удавалось ухватиться за, казалось бы, прочную ветку, но мощь течения побеждала Юрку, обрывала кожу с ладоней и неумолимо тащила его дальше.
Юрку охватила паника. Он понял, что на дамбу не выбраться, через несколько секунд его покинут последние силы и вода расшибет его о камни.
Тут он решился из последних сил оттолкнуться от дамбы, чтоб оказаться в центре мчащегося потока.
Его легкие рвались от желания сделать хотя бы спасительный маленький вдох, но проблесками сознания заставлял себя не делать этого до тех пор, пока река сама не решила исторгнуть его из себя как инородное тело. Он сделал усилие, чтоб вынырнуть и осмотреться. Разлепив глаза, он увидел, что поток несет его к отмели.
Юрка возвращался к месту, где они готовились к экзамену тем же путем, которым они шли недавно с Лялькой.
От полученных ударов тело болело, но он все равно ощущал себя победителем.
Ему казалось, что вот выйдет он из олешника, а навстречу поднимется сияющая Лялька, восхищенная его отвагой и ловкостью, и исчезнет незримая преграда. Встанет Лялька навстречу, и он скажет ей, как она дорога ему, и хотя им придется вскоре расстаться, но это мелочь, если они пообещают друг другу ждать, И все остальные люди перестанут для них существовать, да что там перестанут, уже не существуют!
А вдруг она поедет с ним? Боится, что в Москве не поступит в институт? Но он поможет ей, ничего невозможного нет.
Юрка вышел к тому месту, где они учили математику и дошли до бинома Ньютона. Учебники и его одежда лежали на месте, а Ляльки не было.
Юрка оторопел, какое-то время приходил в себя, потом рванулся по тропинке и увидел ее. Она уходила быстро, не оглядываясь, и Юрка понял, что затея с математикой оказалась не просто ее выдумкой, а желанием понять саму себя. И она уходит теперь, навсегда прощаясь с детством и точно зная, что ей нечего так безоглядно и бескорыстно, как Юрке, положить на алтарь любви.
Силы покинули его, он опустился на колени и беспомощно, по-детски, заплакал.
Откуда ему было знать, что всего лишь через год, когда он приедет после первого курса на каникулы, Лялька буднично, как само собой разумеющееся, отдастся ему на скамейке в школьном дворе, породив в его душе небывалые и неизведанные доселе разочарование, горечь и муку.
Дед Савелий, откинув старый овчинный тулуп, в котором он еще при царе ездил кондуктором на железной дороге, поднялся с лежанки и, присев на ее край, осторожно, чтоб не высечь ненароком боль из суставов и покалеченной ноги, потянулся за сбитыми американскими ботинками. Ботинки он выменял за шмоток сала у пленного немца, одного из тех, кто строил дорогу от города на Теберду. Немец хоть и снял их еще в Арденнах с убитого американского негра, несколько лет уж прошло с тех пор, уверял деда, что сносу тем ботинкам не будет, и оказался прав.
