Беда русской эмиграции заключалась в том, что, когда лишенные российской почвы революционеры оказывались в Париже, они часто опускались, деградировали. Ленин считал, что только сильнейшие выживали на новой почве. Русских эмигрантов захлестывал алкоголизм, раздирали семейные ссоры, политические склоки; окончательно доканывала бедность. Почти все свое время они проводили в кафе, в бесконечных разговорах, пустых и бесполезных; собирались просто ради того, чтобы поговорить. Бороды у многих были спутаны, волосы не причесаны, одевались они неряшливо; для такой жизни им вполне хватало их жалкого знания французского языка. Когда они приходили к Ленину, консьержка умирала от страха. Ленин любил принимать только-только приехавших из России. Он подробно расспрашивал их о том, что делается в родном отечестве. Ему не терпелось вникнуть во все происходившее там, ощутить себя в гуще событий. Потом он терял к вновь прибывшим интерес и уже не особенно их жаловал.
Как раз в то время, то есть вскоре после того как Ленин обосновался на рю Бонье, у него побывал молодой студент Илья Эренбург. До этого они как-то встретились в кафе на авеню д’Орлеан, где в одной из комнат на втором этаже проходило собрание политических эмигрантов. Выступал Ленин. Эренбург имел смелость усомниться в каком-то его утверждении и, разумеется, получил от Ленина соответствующее внушение с указанием на его ошибки. После собрания Ленин подошел к нему и спросил: «Вы из Москвы?» Эренбург ответил, что в Москве он был арестован, освобожден, после чего жил в Полтаве. Судя по всему, он много знал о студенческом движении в России, и Ленин охотно пригласил его на рю Бонье. Потом Эренбург вспоминал, что на Ленине был темный костюм, из-под которого торчал крахмальный белый воротничок, и вообще он выглядел респектабельно.
Попав к Ленину, Илья Эренбург был неминуемо подвергнут тщательному допросу. Каковы настроения студенчества? Каких писателей они читают? Какие пьесы идут в театрах? Эренбург отвечал, как умел, все время чувствуя себя виноватым учеником, вызванным «на ковер» в кабинет директора гимназии. Он вспомнил и назвал несколько фамилий и адресов людей, которые, с его точки зрения, заинтересовались бы ленинской газетой; Крупская же их всех записала. В комнате у Ленина было очень чисто, на столе был порядок, книги были расставлены на полках. Несколько раз во время их беседы Ленин поворачивался к Крупской и говорил: «Он только что оттуда и знает, что там думают молодые люди». Наконец, истощив весь запас своих сведений, Эренбург откланялся. Больше его к Ленину не приглашали.
Главным событием весны 1909 года был для Ленина выход его книги «Материализм и эмпириокритицизм», над которой он работал в течение девяти месяцев, еще когда жил в Швейцарии. В Москве нашелся для нее издатель, сестра Анна старательно сверила оттиски, смягчила некоторые слишком резкие формулировки, и вскоре книжка появилась в обложке канареечного цвета, на которой значился его псевдоним — Вл. Ильин.
Работа явно претендовала на фундаментальное философское исследование, и Ленин всегда полагал, что именно этот труд дает ему основания считаться настоящим серьезным философом. Увы, как раз в ней-то и обнаружилась его полная беспомощность в вопросах философии. Это всего-навсего очередная атака на своих собратьев-марксистов, выраженная подчас в многословной форме. Он указывает им на ошибки, все больше прибегая не к Марксу, а к Энгельсу как к своей опоре, громоздя цитату на цитату на манер некоторых ревнителей христианского вероучения, к месту и не к месту ссылающихся на Священное Писание и избегающих точных текстов из того же Писания, противоречащих их собственным измышлениям.
Не являясь никоим образом серьезным философским трудом, книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» может быть определена как чересчур затянутый очерк, обращенный к членам социал-демократической партии с намерением убедить их неукоснительно придерживаться его, и только его, интерпретации материализма. Кто хоть на йоту отступал от ленинских взглядов, объявлялся мелкобуржуазным реакционером. Беркли, Хьюм, Кант — все как один лишались права считаться философами; та же участь постигла и еще два десятка «умников», чья вина заключалась в том, что они отказывались верить, что все в мире материально, познаваемо, объективно существует и подчиняется определенным и неизменным законам. Из всех подвергшихся критике наиболее суровый приговор получил Александр Богданов — это он с помощью Максима Горького открыл на Капри школу социализма, да еще написал книгу под названием «Эмпириомонизм», в которой попытался, впрочем, не слишком успешно, совместить идеи социализма с идеализмом. Ленин то бешено с ним спорит, то открыто издевается, а местами даже переходит на ругань. Вот один из красноречивых примеров его так называемой «критики» Богданова:
««Поставим себе такой вопрос, — пишет Богданов в 1 вып. «Эмпириомонизма», стр. 128–129, — что есть «живое существо», например, «человек»?» И отвечает: «Человек» это прежде всего определенный комплекс «непосредственных переживаний»». Заметьте: «прежде всего’». — «Затем, в дальнейшем развитии опыта, «человек» оказывается для себя и для других физическим телом в ряду других физических тел».
Ведь это же сплошной «комплекс» вздора, годного только на то, чтобы вывести бессмертие души или идею бога и т. п. Человек есть прежде всего комплекс непосредственных переживаний и в дальнейшем развитии физическое тело! Значит, бывают «непосредственные переживания» без физического тела, до физического тела. Как жаль, что эта великолепная философия не попала еще в наши духовные семинарии; там бы сумели оценить все ее достоинства».
Этак любой школьник мог бы точно так же придраться, например, к знаменитому изречению Декарта, гласящему: «Cogito, ergo sum».[28]
Ленин не щадит своего противника. Для него все средства хороши. Он безжалостно выдергивает богдановские фразы из контекста и заставляет их звучать как бессмыслицу. Такие слова, как «идиотизм», «безумие», «абсолютный игнорамус», — цветочки по сравнению с другими отрицательными эпитетами, которыми он награждает Богданова. Необузданность Ленина дает нам повод думать, что он сам не очень тверд в своих убеждениях и пока точно не знает, куда клонит. Самоуверенный тон еще не доказательство убежденности в собственной правоте. Это не то честное чувство превосходства, что испытывает, например, альпинист, который первым преодолел недосягаемую вершину и теперь, с высоты, гордо смотрит вниз на отставших от него товарищей; с Лениным все иначе. Если бы, скажем, тот же альпинист пробивался к вершине, грубо сталкивая с трассы попадавшихся на его пути соперников, — в этом случае мы имели бы все основания отождествлять такого победителя с Лениным. Оттолкнуть, обойти, наградить тумаком — это в его духе.
