Антоненко двинулась к границе и выделила первую заставу.
И первым часовым на самой границе стал Антоненко Павел, колхозник Ельнинского района, деревни Васильеве, а подчаском — боец Клюев…»
«Высоко в небе светят огни Большой Медведицы», — пишу я привычно.
— Саша, — горестно восклицает Луговской, — опять Большая Медведица! (Без «Медведицы» не обходился почти ни один наш очерк.) Саша… Прошу тебя. Не пиши так красиво. Похерь Медведицу…
«Темна осенняя ночь. По песчаной тропинке гуськом идем мы с караульным начальником и командиром роты к караулу. Вдали слышен лай собаки…»
— Саша. — Луговской свирепеет. — Эта собака уже лает в пятом очерке… Похерь собаку…
Концовка. О пограничнике Муравьеве:
«На самом рубеже своей страны в последнем полевом карауле он, защитник своей родины, воин непобедимой армии освободителей. Граница на замке…»
И подписи: Александр Исбах, Владимир Луговской, Евг. Долматовский.
Я переписываю очерк начисто, а Луговской с Долматовским сочиняют уже только вдвоем новую песню:
Иду в дозор порой ночной
С винтовкою в руке.
Моя страна стоит за мной —
Граница на замке!
…Забудут братья навсегда
О горе и тоске.
Сверкает красная звезда —
Граница на замке!
Завтра на произвольный мотив (композитора еще нет) ее уже будут распевать пограничники.
…И, конечно, апофеозом всего освободительного похода было Народное собрание в Белостоке. Его открыл своим докладом депутат Народного собрания Сергей Притыцкий, народный герой, подпольщик, стойкий ленинец, прошедший сквозь панские тюрьмы и пытки дефензивы. (Ныне С. О. Притыцкий — секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Белоруссии.) Все подполье облетела весть о его легендарно смелом подвиге. Пробравшись в зал военного суда, где шел процесс над семнадцатью революционерами, выданными агентом дефензивы Стрельчуком, он в окружении шпаков, жандармов, судей, прокуроров застрелил провокатора.
Он был три раза приговорен к смертной казни, не раз к пожизненному заключению. И победил смерть. И вырвался на свободу. И бежал из Варшавы. На Варшавском шоссе он увидел первых красных кавалеристов. Об этой минуте мечтал он всю жизнь. Свобода… Свобода и счастье. Он хотел стянуть с коня первого кавалериста и крепко обнять его. Но кавалеристы спешили. Они выполняли боевое задание. Может быть, это была полковая разведка Бориса Горбатова…
И вот он стоит перед нами, Сергей Притыцкий, на трибуне Народного собрания, взволнованный и вдохновенный.
— Какую же мы изберем себе власть? — спросил Притыцкий депутатов, своих земляков, своих братьев. — Может быть, мы изберем себе прежнюю панскую власть?..
Он сам не ожидал того, что произошло… Весь зал встал. Депутаты кричали, махали руками, многие бросились к трибуне…
— Нет!.. Нет!.. Нет!.. Никогда! Советскую власть… только советскую!
Долго не успокаивался зал. Долго не мог депутат Притыцкий продолжить свой доклад. И мы, писатели в военной форме, волновались не меньше депутатов. Володя Луговской, возбужденный, бледный крепко сжал мою руку.
— Государственная власть в Западной Белоруссии должна быть советской, — сказал депутат Притыцкий.
Все депутаты опять встали, как один человек, и зал запел «Интернационал» — великий гимн освобождения. Рядом со мной стояли и пели Ильенков, Сурков, Долматовский, хрипел захворавший Симонов. Гремел мощный бас Володи Луговского. Депутаты Народного собрания с уважением смотрели на вдохновенное лицо советского полковника, уверенно ведущего мелодию не всем еще знакомой песни. Слезы катились по щекам Володи. И он не стыдился этих слез.
В сороковом году наша тройка (Луговской, Долматовский, Исбах) получила новое задание ПУРа. Выехать в Прибалтику, только что освободившуюся от буржуазных правительств. Для выступления перед воинами расположенных в Латвии, Литве и Эстонии советских гарнизонов.
Бригада наша была пополнена С. И. Вашенцевым и М. В. Эделем.
Луговской был старым «зарубежным» путешественником. Все остальные впервые (не считая освободительного польского похода) были за рубежом.
А в Риге все еще пахло зарубежным духом. Разместили нас на улице Вальдемараса в бывшем офицерском собрании. Но «домой» мы приходили только глубокой ночью.
Бродили по Риге, рылись в книжных магазинах и старых библиотеках, смотрели «заграничные» фильмы в кино, ездили по красноармейским частям, выступали, выступали, выступали.
В воинском клубе города Елгавы Луговской читал европейские стихи:
Лежит через всю Европу
дорога большевика…
И юноши в военной форме, знающие наизусть «Песню о ветре», совсем не прочь были пойти вслед за полюбившимся им поэтом по этой вдаль уходящей дороге. Как всегда, покупали на выделенные нам латы всякие сувениры. Володя в одном магазине спросил, сколько стоит огромная диковинная медаль, выставленная в витрине, и был весьма смущен узнав, что это медаль фирмы и она не продается.
Большой, красивый, монументальный, ходил он по рижским проспектам неторопливой своей поступью, привлекая общее внимание горожан и величественно-ласково отвечая на приветствия военных (конечно, вынимая трубку изо рта).
А потом, после большого литературного вечера в Доме офицеров, мы поехали в Таллин. По приморской дороге. Через Лимбажи, Эйнажи, Пярну.
Это была замечательная поездка по неизведанным дорогам, полная воздуха, свежего морского ветра, веселых эпиграмм, шуток, стихов.
Неподалеку от эстонской границы в рыбацкой таверне светлокудрые зеленоглазые девушки угощали нас брагой. И Володя убеждал нас, что это настоящие русалки, посланные нам навстречу самим Посейдоном. Оторвать его от русалок, которым он читал стихи на всех известных ему языках, оказалось делом нелегким и долгим.
На латвийской границе еще стояли пограничники. Правда, пограничный шлагбаум они подняли перед нами стремительно и безмолвно. А через двадцать метров так же взвился перед нами эстонский пограничный шлагбаум… (И мы опять вспомнили мифического Апфельбаума.)
Не доезжая Таллина, машина наша на крутом повороте перевернулась. Мы беспомощно барахтались и были «спасены» работающими по соседству в поле крестьянами. Счастливо отделались царапинами. Никакой опасности для жизни они не представляли. Но для публичных выступлений потрепанный вид наш был весьма подозрителен.
А в Таллинском театре нас уже ждали слушатели, и надо было спешить…
Примчались мы буквально за десять минут до выступления. Володя Луговской открыл вечер импровизированной новеллой о русалках, околдовавших нашу машину и чуть не погубивших добрых молодцев-поэтов.
Царапины служили иллюстрацией к новелле.
Смех. Добрые улыбки сочувствия и ехидные усмешки недоверия.
А потом опять стихи, рассказы, долгая задушевная беседа о жизни и о литературе. И, конечно, в заключение, как водится, по требованию слушателей традиционная «Песня о ветре»…
Это была чудесная поездка, о которой мы часто вспоминали. Вплоть до самой войны…
…Воспоминания уносят меня далеко вперед. Пятидесятые годы. Снова Литературный институт.
Уже седой, по-прежнему неутомимый, по-прежнему влюбленный в молодежь, Луговской по-прежнему ведет творческий семинар. По-прежнему разлетаются
