Блеф опять сработал. Ну и что, что при этом президент Гаха до смерти напугался его громогласных угроз? Разве он не вызвал личного доктора Гитлера, чтобы привести его в чувство? Что значил обморок старика по сравнению с тем фактом, что войны с Чехословакией, которая также могла означать и конфликт с Советским Союзом и Западом, удалось избежать?
«Это удивительно, — говорит по этому поводу Томас фон Кантцов, который видел Геринга вскоре после этого, — но Герман никак не мог избавиться от чувства, что он ведет себя как неотесанный грубиян. „Согласен, что непорядочно так поступать, — то и дело говорил он Эмме. — Я не жестокий человек. И мне не доставляет никакого удовольствия пугать старых людей. Но почему чехи выбрали себе в руководители такую немощь? И подумай об ужасах, от которых я уберег чешский народ, заставив этого старого дурака поставить свою подпись. Иначе его любимая Прага превратилась бы в руины“».
Эмма заметила: «Но ведь ты говорил мне, что твои бомбардировщики не смогут взлететь. Да в любом случае, я думаю, что ты просто блефовал — ведь ты не имел намерений бомбить Прагу».
Герман ухмыльнулся: «Да, но ведь старик об этом не знал». После этого он покачал головой, заметив: «И все-таки было непорядочно так поступать».
Словно во искупление греха, он сказал жене, что просмотрит ее список евреев и антинацистов и подумает, что сделать для того, чтобы помочь им покинуть страну. В то же время он позвонил Карлу Боденшатцу и загрузил его делом, от которого тот пришел в изумление. Геринг послал его в Мюнхен разыскать Эльзу Баллин и ее сестру — двух еврейских женщин, которые укрыли его и промыли раны после провала Мюнхенского путча в 1923 году. Он велел Боденшатцу передать им, что для них стало небезопасно оставаться в Германии и они должны немедленно начать готовиться к отъезду. Им следует сходить в генеральное консульство Аргентины в Мюнхене и подать прошения на визы, которые — они могут быть уверены — им предоставят. Вскоре после этого сестры Баллин без помех уехали и им даже было позволено взять с собой деньги.
Тем временем в Берлин приехала баронесса Лилли фон Эпенштейн, у которой нервы были уже на пределе. Он хотела встретиться со своим юрисконсультом в Германии и немедленно составить документ на передачу замка Фельденштейн во владение Герингу и его дочери. Маутерндорф должен был отойти им после ее смерти. Но она смертельно боялась начала войны и стала умолять Геринга помочь ей получить разрешение, чтобы уехать из Европы. Геринг устроил ей разрешение на выезд, и, подав прошение, она получила американскую визу для посещения родственников в Чикаго. Америка ей не понравилась, и баронесса Лилли вернулась в Маутерндорф. Она приехала летом 1939-го, а 1 сентября, услышав по радио, что немецкие войска вторглись в Польшу, умерла от сердечного приступа.
«Все лето 1939 года Герману не давало покоя, — рассказывает Томас фон Кантцов, — что безумцы в партии собирались ввергнуть Германию в войну. Он разражался гневными тирадами в адрес Риббентропа, пышущего злобой в отношении Англии, но из его слов никак нельзя было догадаться, что Гитлер тоже хочет войны. Геринг постоянно повторял:
— В войне нет никакой необходимости, и как глупцы этого не понимают? Если бы фюрер поручил это дело мне, я бы позаботился, чтобы у Германии было свое место под солнцем и мир для целого поколения — но без войны».
Но в то же время, как главнокомандующий люфтваффе и диктатор германской промышленности, он обязан был готовить Германию к войне, и Томас фон Кантцов, отдыхая на озере у Каринхалле или возвращаясь с прогулки по лесу, постоянно видел подъезжающие и отъезжающие лимузины. У дверей зала совещаний стояли вооруженные охранники, а изнутри доносился гул голосов, через который то и дело прорезался пронзительный, полный раздражения голос Геринга.
В череде тех совещаний одним из наиболее важных было то, которое он провел с руководителями германской промышленности. Геринг заявил, что над Европой висит угроза войны и виноваты в этом евреи. Промышленность Германии должна быть в состоянии принять вызов. Она же производила все еще слишком много потребительских товаров для внутреннего рынка.
— Что значит ваша продукция для отечественного рынка на фоне глобальных интересов нации? — спрашивал он. — К сожалению, так думают еще очень многие.
Вглядываясь в сидевшую перед ним аудиторию, Геринг заметил, что одно лицо отсутствует. Не было Фрица Тиссена, могущественного рурского магната, и он не знал, что с ним. После совещания он спросил у Мильха, который тоже был здесь, что случилось с Тиссеном, но тот тоже был не в курсе.
Тем же вечером Геринг позвонил в Эссен, связался с Тиссеном, и тот, пробормотав извинения, сослался на недомогание, однако Геринг, который знал его уже многие годы, чувствовал, что здесь что-то не так. Поддавшись внезапному порыву, он заявил промышленнику, что через несколько дней приедет в эссенскую «Националь-цайтунг» на встречу акционеров (Геринг являлся одним из главных держателей акций этой газеты, которая была его главным рупором в Германии. Фриц Тиссен финансировал покупку его доли акций — так же как помог Герингу деньгами, когда тот вернулся в Германию из Швеции) и что он воспользуется этой возможностью, чтобы увидеться с ним. Часть этого путешествия Геринг проделал на своей новой моторной яхте «Карин-И», которая была пришвартована в небольшом городке на Рейне с Робертом Кроппом в качестве рулевого и в назначенном месте приняла его на борт. Встретивший его Тиссен выглядел бледным, озабоченным и нервным и на расспросы Геринга отвечал уклончиво. В конце концов он сознался, что ему не нравится то, какой оборот в последнее время принимают события. У него имелись источники информации во французском правительстве, и то, что он узнал из них, сильно его встревожило. Известно ли Герингу, осведомился Тиссен, что германское правительство, с очевидного одобрения Гитлера, нащупывает почву на предмет заключения соглашения с Москвой? Казалось совершенно неправдоподобным, чтобы кому-то в нацистских верхах в голову могла прийти мысль заключить пакт с красными, но если это было правдой, то подобная дипломатия могла обернуться трагедией для Германии, ибо она открывала дорогу силам большевизма.
Геринг очень хорошо знал, что информация Тиссена верна, ибо он сам подсунул ее французскому правительству. 2 мая 1939 года он поручил Карлу Боденшатцу провести встречу с Полем Штеленом, в ходе которой помощник Геринга заострил внимание француза на последней речи Гитлера, которая была яростно анти-польской, но не содержала ни одного упоминания о Советской России.
