Братик! Смешной такой, красный, сморщенный комочек, не разберешь даже сразу, где нос, где рот. И пищит так забавно.
— Кто его знает, какой он будет… — шепчутся между собой девочки. — Может, усатый будет или даже бородатый, как Макар Андреич из ремесленной школы…
В Макарьеве, древнем городе, которому уже далеко за полтысячи лет, примерно каждый пятый житель носил имя Макария. По преданию, этот город был основан знаменитым отшельником Макарием Унженским. Местные жители считали долгом называть своих детей в честь основателя города.
Хотелось и Василию Аверьяновичу Смирнову назвать сына Макарием, да воспротивилась Мария Федоровна:
— Поновей бы надо назвать, по-современному…
— Да ведь добрая половина унжаков наших — Макары… — улыбаясь, возражал он.
— А что хорошего — может, отсюда и присловье пошло «куда Макар телят не гонял…», — продолжала спорить мать. — Уж если Унжу хочешь почтить, так давай Юрием назовем, в честь города Юрьевца…
На том и согласились, порешили. Был назван Юрием смирновский малышок.
Когда Макар Андреевич Каманин, которого по старинному обычаю просили быть крестным отцом, узнал об этом маленьком забавном споре, он тоже усмехнулся и сказал:
— Правильно сделали… Мне и самому иной раз мое имечко не по нутру… А унжак добрый, настоящий должен выйти из парня…
Уже в четыре-пять лет трудно было уследить за мальчишкой-унжаком. Еще льдинки проскакивают время от времени по весенней высокой воде, а ребята уже торопятся искупаться. Вода еще почти ледяная, но ярко светит солнце. Можно, значит, и нырять и плавать… Пускай зуб на зуб не попадает, когда выпрыгнешь на песок, — долго ли согреться беготней да потасовкой…
Сколько раз в синяках, с фонарями под глазом, а то и с расквашенным носом приходил домой Юра: мать ругать примется, причитать, а отец усмехается:
— Ничего, Маша… За битого двух небитых дают, да и то не все берут. Обколотится, крепче будет…
— Да ведь один у нас парнишка-то… А ну как покалечат, изуродуют.
— У мальчишек кость выносливая, хрящеватая, — успокаивает отец. — А кулак ребячий не дубина…
Однажды мальчик услышал, что отец выследил в своем лесном объезде медвежью берлогу и собирается на охоту. В ту пору Юре исполнилось восемь лет. После долгих уговоров Василий Аверьянович согласился взять сына с собой, правда, тайком от матери.
— Смотреть — смотри, а соваться не смей… Медведь из тебя одной лапой дух вышибет, — говорил Василий Аверьянович.
Добрались до обклада Василий Смирнов и его товарищи по охоте, велели Юрке на березу влезть повыше, а сами начали зверя выманивать. Прием известный — костер у берлоги: как вползет туда дым да защекочет в ноздрях у бурого, тому на все начихать! Вылезает сейчас же проверить, не пожар ли лесной начался.
Тут и вколачивай в него пули!
Но у охотников в ту пору, как на грех, не оказалось настоящих, добротных пуль. Ружья были заряжены крупной свинцовой сечкой. Такой выстрел должен быть предельно точен: в глаз, в ухо, в раскрытый, разъяренный рот. Стрелять нужно с близкого расстояния, а если промах — не убежишь. В лесу медведь быстрее и поворотливее любой собаки; тогда только рогатина может выручить.
Понадеявшись на свою меткость, Василий Аверьянович оставил рогатину у березы, на которой сидел Юрий.
Когда раздраженная дымом медведица вылезла из берлоги и, жмурясь от дыма, пошла по нюху прямо на Василия Аверьяновича, он выстрелил. Но свинцовая сечка только оборвала медведице ухо да разворотила шейные мускулы.
Второй выстрел тоже не поправил дела, и смерть теперь угрожала уже самому охотнику, пять-шесть шагов отделяло его от неминуемой гибели.
Восьмилетний Юрка мгновенно почуял опасность. Как белка, скатился он с березы, подхватил рогатину и к отцу:
— На, на… Бери!
Пока отец схватил рогатину и развернулся для удара, разъяренная медведица лапой ударила мальчика по спине. Пытаясь увернуться от зверя, Юрий успел присесть, и это ослабило силу удара, но все же у него была сломана ключица и повреждено несколько ребер…
Около двух месяцев пролежал мальчик в постели. Все это время ни на шаг не отходила от него бабушка Евдокия Матвеевна.
Евдокия Матвеевна души не чаяла во внуке. А как случилась с ним беда, ни днем ни ночью не знала она покоя.
Стоит только Юре проснуться, застонать, она уже шепчет ему тревожно-ласково:
— Спи, воробушек, спи… Сном да дремой всякая хворь изгоняется… Будешь подольше спать, поскорее и выздоровеешь…
— А как не спится, бабуся, что тогда делать?..
И правда, чем сон приманить, если не спится? Это и для бабушки задача. Надо рассказывать что-нибудь или песенку петь. Но ведь мальчик уже большой, колыбельной нескладицей его не убаюкаешь.
— Вспоминай что-нибудь, голубок… — неуверенно У!шт бабушка. — А то считай до сколька умеешь… Вот так — один, два, три, четыре, пять…
Юра пробует считать, но уже на третьем десятке спотыкается. После двадцати четырех — какая цифра?
— Нет, бабуся, ты лучше мне что-нибудь расскажи…
— Что ж тебе, сказку?
Все бабушкины сказки Юра давно уже наизусть знает сам их рассказывать может слово в слово.
— Нет, — просит он. — Ты мне что-нибудь новое… да пострашнее… Не сказку, а быль…
Призадумалась бабушка, потом сказала:
— Ну, ладно, внучек… Только не быль, а былину…
И начинает Евдокия Матвеевна старинный сказ, широко известный в лесах Костромщины:
— То не в царствиях-государствиях,
За морями ли, за лесами ли, —
А на нашей земле, на родной, костромской,
Приключилось это бедствие…
То не тучи с грозой понахлынули
С громом-молнией да с пожарами,
А нахлынула чужеземщина,
Тьмой-ордой пришла на святую Русь…
Никого не щадит, всех подряд казнит,
Даже малых деток не милует…
Юра не знает, что бабушка рассказывает о народном герое Иване Сусанине, который не дал полякам дойти именно до Макарьева, где скрывался в ту пору от них несовершеннолетний русский царь Михаил со своей матерью Марфой…
— Вот схватили они мужика-старика
По прозванью Ивана Сусанина,
Бородатого да седатого, землей вскормленного:
«Говори, старик, куда путь держать,
Чтобы русский народ нам к рукам прибрать…»
Вот повел Иван злыих ворогов
По болотинам, без дорог, без троп.
А метель метет, а мороз берет,
До костей чужаков прохватывает…
И уж чует та нечисть незваная —
Не добром их ведет бородач-русак!
Ни вперед идти, ни назад вертать,
Не минешь конца — пошбать, замерзать…
Разве усыпишь мальчугана таким сказом? Съехало одеяло, весь он так и напрягся, слушает, ни одного слова не проронит:
