Пятница, 12-го октября. — Знаете что, — сказала я Жулиану, — я совсем потеряла бодрость. Еще вчера одна дама сказала мне, что я не должна работать, не имея никакого таланта.
— Она это сказала, эта дама?
— Ну да, и очень серьезно.
— Отлично, вы можете сказать ей, что через три месяца, — три месяца не слишком много, — через три месяца вы сделаете ее портрет en face, en trois quarts или в профиль, одним словом, как ей будет угодно, и недурной портрет, понимаете? Похожий и недурно написанный. Ну, вот она увидит. Через три месяца, — и если я говорю это здесь и так, что все здесь присутствующие могут меня слышать, это значит, что я говорю не нечто необыкновенное, но нечто верное.
Это собственные его слова, сказанные с южным акцентом, который даже двадцать лет жизни в Париже не могли совершенно изгладить, — и тем лучше. Я очень люблю южный акцент.
Суббота, 13-го октября. По субботам в мастерскую приезжает художник Тони Робер-Флери, написавший картину Последний день Коринфа, которая куплена государством и помещена в Люксембурге. Кроме того первые художники Парижа время от времени приезжают давать нам советы.
Я начала в прошлую среду, а в субботу на той неделе он не был, так что для меня это было в первый раз. Когда он подошел к моему мольберту и хотел высказать свои замечания, я прервала его:
— Извините… но я начала только десять дней тому назад…
— Где вы рисовали прежде? — спросил он, смотря на мой рисунок.
— Да нигде.
— Как нигде?
— Так, я взяла тридцать два урока рисования, для развлечения…
— Это не значит учиться.
— Я знаю, а потому…
— Вы никогда не рисовали с натуры прежде, чем попали сюда?
— Никогда.
— Это невозможно.
— Но уверяю вас.
— Вам никогда не давали советов?
— Да… Четыре года тому назад я брала уроки, как маленькая девочка: меня заставляли срисовывать гравюры.
— Это ничего не значит, я не об этом говорю.
И так как он все еще, казалось, не верил, я должна была прибавить:
— Я могу дать вам в этом честное слово, если хотите.
— В таком случае это значит, что у вас необыкновенные способности, что вы особенно даровиты, и я советую вам работать.
— Я только это и делаю уже десять дней… Хотите посмотреть, что я рисовала до этой головы?
— Да, я кончу с этими барышнями и вернусь.
— Ну, — сказал он, — осмотрев три или четыре мольберта, покажите вашу работу.
— Вот, — отвечала я, начиная с головы архангела, и, так как я хотела показать ему только два рисунка, он мне сказал:
— Нет, нет, покажите мне все, что вы сделали.
Таким образом я показала ему обнаженную фигуру, неоконченную, так как я начала только в прошлый четверг; затем голову певицы, в которой он нашел много характерности; ногу, руку и фигуру Августины.
— Вы рисовали эту фигуру самостоятельно?
— Да, и я никогда не видала таких фигур, а не только что не знала, как их делают.
Он улыбался и ничему не верил, так что я снова должна была дать честное слово и он опять сказал:
— Удивительно, и это способности необычайные. Эта фигура очень недурна, очень, а вот эта часть даже хороша. Работайте… и т. д. и. т. д.
Следуют советы. Остальные все это слышали и я возбудила к себе зависть, так как ни одна из них не слышала ничего подобного; а они учатся год, два, три, делают академии с прекрасных моделей, рисуют в Лувре! Конечно с них спрашивается больше, чем с меня, но им можно бы было сказать что-нибудь равнозначащее, хотя и в другом роде…
Значит правда и я не… я не хочу ничего говорить, потому что этим я только принесу себе несчастье… но я полагаюсь на Бога. Я так боюсь!..
За это мне пришлось после полудня выслушать грубость в третьем лице. Испанка — до сих пор добрая, крайне услужливая девушка, со страстью к рисованию, но без верного глаза — так вот эта испанка, говорила о какой-то голландке, сказала, что, поступая в мастерскую, всегда все поражают своими быстрыми успехами, но что эти пустяки кажутся значительными для тех, кто ничего не знает, что они даются без труда, но что чем больше учатся, тем больше видят, как много надо еще учиться.
Но со всем тем ведь есть две или три начинающие! Разве они делают такие же быстрые успехи?
Суббота, 13 октября. Изложим вкратце и запомним повествование о наших успехах.
— Ну что же? — воскликнул Жулиан, скрещивая передо мною руки.
Я даже испугалась и краснея спросила, что с ним.
— Но ведь это чудесно: вы и в субботу работаете до вечера, когда все дают себе небольшой отдых!
— Ну так что же! Мне больше нечего делать, а ведь надо же что-нибудь делать.
— Это прекрасно. Знаете, что Робер-Флери совсем не недоволен вами?
— Да, он мне сказал это.
— Он бедный все еще немного болен.
И наш учитель, поместившись среди нас, начал болтать… что он делает редко, и что очень ценится.
Робер-Флери после того, как посетил нас, разговаривал с Жулианом. Понятно, что мне хотелось узнать еще что-нибудь, так как я ожидала услышать только лестные для себя вещи.
Поэтому я пошла за ним и нашла его в дополнительном классе, где он поправлял рисунок одной прелестной блондинки.
Monsieur Жулиан… скажите мне, что сказал вам обо мне Робер-Флери… я знаю, я знаю, что я ничего не знаю, но он, он мог судить… немного, поначалу и, если…
— Если бы вы узнали, что он говорил о вас, то немного покраснели бы…
— Ну ничего, я постараюсь выслушать и не слишком…
— Он сказал мне, что это сделано с большим пониманием и что…
— Он не хотел верить, что я никогда не рисовала.
— Боже мой! Конечно нет. Разговаривая со мной, он все еще не верил этому, так что я должен был рассказать ему, как вы нарисовали голову архангела, которую я заставил вас начать сызнова… Вы помните как все было… одним словом, как у человека ничего не знающего.
— Да.
Мы оба засмеялись. О! это все так весело!
Жан и Жак. Картина М. Башкирцевой.
Теперь когда кончились все эти сюрпризы, удивления, ободрения, недоверия, все эти восхитительные для меня вещи, теперь начнется работа. У нас обедала m-me Д. Я была спокойна, сдержанна, молчалива, едва любезна. Я ни о чем больше не думала, исключая рисование.
Я писала все это и останавливалась, думая о предстоящей работе, о времени, о терпении, о трудностях…
Сделаться художником не так легко, как сказать это; кроме таланта и гения существует еще эта неумолимая механическая работа… и какой-то голос говорит мне: ты не почувствуешь ни времени, ни трудностей и ты наверно достигнешь!
