Отовсюду говорят, будто бы намерены нас пустить за Урал.
Нарышкин меня в этом уверяет. – Как тебе нравится это соображение – оно вроде многих теперешних.
Менделеев уже в Симферополе на службе.[444]
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением.[445] Следовало бы, по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама в облаточном мире живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда. Еще причина, почему ты должен быть сенатором. Поговаривают, что есть охотник купить дом Бронникова. Значит, мне нужно будет стаскиваться с мели, на которой сижу 12 лет. Кажется, все это логически.
Неизменный твой И. П.
Михеевна в слепоте просит усердно тебе кланяться.
171. Н. Д. Фонвизиной[446]
[Ялуторовск], 13 февраля [1856 г. ][447]
31 генваря был у меня Корсаков, он уделил нам восемь часов – это уже много, при их скачке. Видел моих родных, привез от них письма. В Нижнем не узнал Аннушку, которая его встретила, когда он вошел к директрисе… И от нее был с ним листок. М. А. просит, чтоб я Аннушку называл Ниной, в воспоминание ее дочери…
Корсаков меня успокоил насчет плачевного дела. Говорит, что есть несомненная надежда на окончание сколько-нибудь сносное. Все это несколько умирит бедную Неленьку с роковой ее судьбой. Страшная драма разыгрывается с этим существом. Может быть, это так суждено, чтоб ее оценили. Жду, чтоб ты ее увидела. Верно, полюбишь.
3 февраля, в день Аннушкиных именин… Беспрестанно отрывали меня в этот день поздравительные посещения…
6 и 7-го числа опять гость – молодой Врангель, лицеист, служащий в Семипалатинске. Опять толкотня в доме Бронникова… Еще моряк князь Оболенский с Амура… С ним беседа любопытна.
7-го, когда я сидел с Ваней за ужином, бросился на меня Миша Волконской. Курьером скачет к H. H. Тут много перебежало и в голове и сердце в продолжение получаса, что он у меня пробыл…
8-го приехал погостить Казимирский с Сашурой миниатюрной. Они и теперь у меня, останутся до масленицы. Он необыкновенно добрый человек, особенно к твоему холодному другу. Не смею опять спросить, за что?…
…Письмо из Тобольска. Вскрываю и бросаюсь на шею Казимирскому. Он просто чуть не упал. «Что такое?» – Бобрищев-Пушкин освобожден!!!..Понимаешь ли ты, как я обниму нашего гомеопата в доме Бронникова?…
И. Д. Якушкин все хворает. Пишет мне несколько слов в письме Вячеслава.
Учи меня, добрый друг, авось будет прок в юноше, жаждущем науки…
…Позволь тебя обнять, не говоря как…
172. Н. Д. Фонвизиной[448]
[Ялуторовск, февраль – март 1856 г]
…24 – го я отправил барону твои деньги; разумеется, не сказал, от кого, только сказал, что и не от меня… От души спасибо тебе, друг, что послала по возможности нашему старику. В утешение тебе скажу, что мне удалось чрез одного здешнего доброго человека добыть барону ежемесячно по 20 целковых. Каждое 1-ое число (начиналось с генваря) получаю из откупа эту сумму и отправляю, куда следует. Значит, барон покамест несколько обеспечен…
…Прихворнул, тотчас принял меры. Пустил из левой руки кровь и другими освежающими средствами успокоил волнение. Теперь полегче…
…Ужели ты в самом деле думаешь, что я кого-нибудь виню или осуждаю? Именно ни тени ничего этого во мне нет. Я осужден в первом разряде и считаю своим уделом нести это осуждение. Тут действует то же чувство, которое заставляло меня походом[449] сидеть на лошади и вести ее в поводу, когда спешивала вся батарея, – чуть ли не я один это делал и нисколько не винил других офицеров, которым не хотелось в жар, по глубокому песку проходить по нескольку верст. То же самое на мельнице,[450] я молол постоянно свои 20 фунтов, другие нанимали. Разве я осуждал кого-нибудь? В походе за Байкалом[451] я ни разу не присел на повозку. Меня же называли педантом. Вот мое самолюбие! Суди – как знаешь. Может быть, это мука, в которой я не даю себе отчета, знаю только, что мне с ней ловко и ни малейшей занозы против кого бы то ни было.
Теперь я по воле твоей разрешил брату располагать мною в твое соседство. Это я сделал легко и даже с наслаждением.[452] Увидим, что из этого будет. Я знаю только, что я тебя увижу непременно! Но знаю также, что вряд ли это будет для меня исключением. Спроси брата Николая, почему я думаю, что меня прежде других не пустят. До перемены царства по крайней мере так было. Впрочем, теперь тут вмешалось другое – может быть, и будет успех…
Сегодня прощеный день – бедовый человек издали просит, чтоб ты простила его и позволила любить тебя так, чтоб это не было для тебя невыносимой бедой… Одна любовь залечивает раны…
Долго я смотрел на Девичий монастырь[453] – и мне знакомо это место, – я часто там бывал, живя близко у Колошиных…
Дело плачевное, должно быть, окончено. Последнее известие, что конфирмация отложена до приезда H. H., а он уже с 10 февраля в Петербурге.
Ал. Ив. Давыдова послала просьбу о возвращении на родину. Юшневская писала мне из Нижнего, а из Киева еще нет весточки…
Аннушке в сентябре минет 14-ть… Она почти с меня ростом; нельзя сказать, чтоб была так хороша, как я, но открытая, приятная, веселая рожица. Ловка и ласкова…
Горе тому и той, кто живет без заботы сердечной, – это просто прозябание!
2 марта. Все ждали нашего Кита, но его до сих пор нет… Подождем… все преодолевается терпением. – Это добродетель русских…[454]
…Поцелуй крепко Таню,[455] мне кажется, что она сердита.
12 марта [1856 г., Ялуторовск].
Вы уже знаете, добрый друг Петр Николаевич, из письма Павла Сергеевича, посланного с Рудаковым, что поезд двинулся от меня 6 марта. При выезде была маленькая тревога, но дело обошлось мирно. К счастью, тут случился Тизенгаузен – и его сопровождение на две станций убедило нас, что везут на восток, а не на запад. А то уже было заявление ко мне, как хозяину дома и члену верховной думы Тайного республиканского общества, что поправится [справится?] с двумя казаками. Я, разумеется, поднял голос и объявил, что вместо двух явится сотня татар, следовательно, бой не равен! Это несколько тоже подействовало.[456] Прочие дни он был и мил и любезен с нашими дамами на обедах и вечерах. Разумеется, принимал их за девиц и не допускал, что Ольга Ивановна – жена Басаргина, а просто актриса Медведева. Александра Васильевна была очень довольна воззрением на дамский пол, как выражался некогда mon bon ami[457] Тютчев. Просто смех и горе! Но душа болит за нашего друга Павла. С ним я просиживал ночи, на прощание наговорились. Брат проводил ночи во флигеле, иначе не было бы возможности молвить слова.
