Дальше рассказывать, видимо, было ей не положено.
— За это? — кивнул Жуковец на орден.
— Ага. В декабре уже... Сам командующий флотом вручал!
Значит, всю осень работала в тылу немцев. «Мы многое на них возложили...» — вспомнились слова замначальника разведки. Все, видно, сделала, молодец! [340]
На прощание по секрету шепнула:
— Наверно, еще раз придется... Хорошо бы опять с вами! Знаете, как вы мне помогли... Ведь ужас, как боялась! Сумели вселить в меня храбрость, спасибо большущее вам!
Спасибо тебе, маленькая прыгунья. Ты нас тоже сумела сделать храбрее и мужественней...
Встретиться нам с Соней больше не довелось. Но в ноябре сорок четвертого года мы из приказа по флоту узнали: за выполнение особого задания командования Дубова Софья Васильевна награждена орденом Отечественной войны II степени.
Значит, какому-то другому экипажу посчастливилось проводить нашу подругу на подвиг. Что ж, мы не очень и ревновали. Все справедливо, даже и целесообразно с точки зрения чисто военной: отвага рождает отвагу...
Шло к концу третье военное лето. Наступление наших войск на Украине и в Донбассе развивалось успешно. Складывалась благоприятная обстановка для разгрома немецко-фашистских войск на Кубани и освобождения Таманского полуострова.
В сентябре стало известно, что части 18-й армии совместно с Черноморским флотом готовят десантную операцию с целью освобождения Новороссийска. Весть эта вызвала в нашем полку небывалый подъем. Стихийные митинги возникали у капониров, в кубриках. Бывалые бойцы вспоминали лето и осень сорок второго: враг рвался к побережью, вышел к предгорьям Главного Кавказского хребта, к Тереку...
На новороссийском направлении в кровопролитных боях с превосходящими силами противника войска 47-й армии во взаимодействии с морской пехотой, авиацией, береговой артиллерией и кораблями флота, проявив [341] исключительную стойкость, сорвали план гитлеровцев по захвату Черноморского побережья и прорыва в Закавказье. В черте города остановили врага, заставив его перейти к обороне. В этой и дальнейших оборонительных операциях наш полк принимал активнейшее участие.
Героическая оборона 18-й армии, десант Цезаря Куникова, легендарная Малая земля... Ее герои сражались всего в пятнадцати километрах от нашего аэродрома подскока. Вся 225-дневная эпопея беспримерных подвигов советских бойцов была непосредственно пережита нами.
Захватив и удержав плацдарм на Мысхако, наши войска создали благоприятные условия для освобождения Новороссийска.
И вот этот час наступил!
9 сентября 5-му гвардейскому авиаполку была поставлена боевая задача: нанести удар по расположению штаба группировки противника, расстроить управление войсками, нарушить связь и создать ориентир — створ из пожаров у деревни Кирилловка — для наших торпедных катеров, которые должны прорваться к молам Новороссийского порта с десантом морской пехоты. В полночь в воздух поднялись семь экипажей: Черниенко, Саликова, Киценко, Ковтуна, Самущенко, Романенко и наш. Ночь выдалась темная. Над Цемесской бухтой то и дело взлетали ракеты, зыбким, тревожным светом озаряя черно-свинцовую неспокойную воду, безлюдные развалины набережной...
До цели лететь восемь минут. Мы стартовали за два часа до удара — на случай, если противник, заподозрив неладное, предпримет упреждающий налет на наш аэродром. Артиллеристы 18-й десантной армии и Черноморского флота начнут обработку обороны противника одновременно с нашим ударом. К двум часам все машины должны находиться на заданной высоте в районе Кирилловки. [342]
Пока направляемся в отведенную нам зону ожидания.
Несмотря на то что рядом аэродром и до цели рукой подать, экипажем приняты все меры предосторожности: повышенная осмотрительность, постоянное прослушивание радистом эфира...
— Командир! Курс на цель...
В голосе Прилуцкого непривычная торжественность.
Мы, конечно, догадывались, что в небе сейчас, кроме нас, многие десятки самолетов различных авиачастей. Но сознавали и исключительность нашей задачи: от действий гвардейской семерки зависела точность прохода торпедных катеров по Цемесской бухте к месту высадки десанта.
— Командир! — взволнованный голос Панова. — Принял радиограмму. Удар всем нашим экипажам перенесен на сорок пять минут.
— Срочно проверь достоверность! Затребуй повторное подтверждение.
— Есть!
Нам уже не раз приходилось встречаться с фактами дезинформации в эфире. Подобные приемы широко и довольно искусно использовались врагом.
— Повторно принял приказание об изменении времени удара, — четко докладывает Панов. — Достоверность полная: мне хорошо знаком почерк радиста. Его не спутаешь!
— Продублируй радиограмму всем экипажам! Что будем делать? — советуюсь со штурманом.
— Уйдем обратно в зону. Горючего хватит.
Уходим. Аэродром рядом, но для маскировки удара надо ждать в воздухе. Хожу неторопливыми кругами над морем. Время течет непривычно медленно, в душе безотчетная тревога. Нелегкое это, оказывается, дело — болтаться в воздухе просто так, без цели.
— Как полагаешь, штурман, почему перенесли удар? [343]
— Думаю, на всякий случай. Дезоризнтировать фрица, если что заподозрил... Как с горючкой?
— Хватит, с запасом! А вдруг с десантом застопорилось?
— Типун тебе на язык, командир!
Снова кружим во тьме молча. Ждем...
— Справа выше — самолет! — вторгается в тишину звонкий доклад Жуковца.
— Не спускай с него глаз, Саша!
Не изменяя курса, приглушаю моторы, гашу выхлопы. На минуту отрываю взгляд от приборов. В черном небе, среди россыпи звезд, мелкими прыжками движется пара желто-оранжевых светляков...
— Бомбардировщик. Немецкий, — по каким-то невидимым признакам угадывает Панов.
— Во гад! — тут же подтверждает Жуковец. — Фонари вешает!
Позади удаляющихся огоньков, далеко внизу, поочередно вспыхивают слепящие вольтовы дуги. Спустя минуту из них образуется длинная огненная гирлянда. Под ней вторая — ее отражение в море.
— Неужели пронюхали, сволочи? — ругается Прилуцкий. — Как раз время...
— По курсу катеров навешал?
— Не угадал, в стороне...
Некоторое время напряженно всматриваемся в море. Пустота, кораблей не видно. Кажется, правда промазал фриц.
— Время, командир! Вывожу на цель.
— Давай, Коля!
Справа под крылом Цемесская бухта. Иду на приглушенных моторах.
— Горизонт!
Мобилизую всю волю так, будто иду на цель впервые в жизни. Строжайше выдерживаю заданную скорость, высоту, курс. В наушниках слышу, как дышит Прилуцкий. [344]
