«Театр в основе своей – динамичен… В театре нет места мёртвым картинам, там всё в движении».
Именно так работал тогда и Всеволод Мейерхольд. А Владимир Маяковский требовал от исполнителей ещё и точности в произношении текста.
Артист Валерий Алексеевич Сысоев, исполнявший роль Человека, вспоминал о репликах поэта:
«Он выкрикивал зычным голосом из партера:
– Эйе! Эйе!.. Дырка!.. Течёт!.. Земля!
И над этой маленькой сценой он бился около получаса. Всё ему не нравилось, как кричали актёры. Сцену повторяли много, много раз…
Очень нравилась ему работа клоуна Виталия Лазаренко, который был приглашён изображать одного из чертей в сцене
Ада… Он восхищался его трюками, пожимая руку Лазаренко-чёрту: «Чертовски хорошо!»»
Здесь следует сказать, что третье действие пьесы (то самое, в котором клоун Лазаренко играл одного из чертей) Маяковский основательно переписал, и представленный в нём ад уже нельзя было назвать большевистским. Это было обычное «чертовское» место. А в церемониймейстере рая Мафусаиле всё ещё можно было узнать Горького.
В репетируемом спектакле принимал участие и молодой актёр Игорь Владимирович Ильинский. Ему досталось две роли: Немца и Соглашателя-меныневика, и на него сразу обратили внимание.
20 марта в помещении бывшего Камерного театра давался концерт в помощь жертвам войны. О нём – актриса Ольга Гзовская:
«Масса народу… публика разная… Молодёжь много хлопает и кричит „бис“. Одновременно раздаются свистки и шиканье, возгласы: „Гзовская, что за дрянь вы читаете?“
Маяковский выходит крампе и отвечает в зрительный зал:
– Это не дрянь, это я, Маяковский, автор, поэт – сочинил. А вы просто понять не можете. Жаль мне вас, очень жаль.
Тут началось что-то невообразимое. Часть партера вскочила, собираясь уходить, другая часть – молодёжь – бежит к рампе и бешено хлопает. Сверху крики «бис». Под этот шум мы с Маяковским уходим под руку за кулисы».
Тем временем продолжалась борьба за издание «Мистерии-буфф». 2 апреля Госиздат в очередной раз отклонил её печатание, мотивируя это решение «отсутствием бумаги».
Маяковский написал письмо в Комиссию ЦК РКП (б) по делам печати, с возмущением говоря о том, что его «революционная книга»…
«… встречает в Госиздате или ультрабюрократическое или издевательское отношение…
Если (сомневаюсь) книга выйдет, можно праздновать 10-месячный юбилей волокиты».
Тираж, которым должна была выйти книга, тоже очень сильно задел Маяковского:
«Книга издаётся в 5000 экземплярах (очевидно, мне для успокоения) тогда как средний тираж любой издаваемой "агитационной " книги… 25–50 000 экз., а макулатура типа… издаётся в количестве 100 000 экземпляров».
Весной 1921 года в персидском порту Энзели объявился Велимир Хлебников. «Я – сотрудник русского еженедельника „Красный Иран“ на пустынном берегу Персии» – писал потом он.
А в Москве в апреле вышел первый номер журнала «БОВ» («Боевой Отряд Весельчаков») с обложкой, сделанной Маяковским и с его стихами. Стихотворение, называвшееся «Последняя страничка гражданской войны», заканчивалось так:
«В одну благодарность сливаем слова
тебе, / краснозвёздная лава.
Во веки веков, товарищи, / вам —
слава, слава, слава!»
За ним шло стихотворение, своими начальными словами продолжавшее тему победно завершившейся гражданской войны:
«Слава, Слава, Слава героям!!!
Впрочем, / им / довольно воздали дани.
Теперь / поговорим / о дряни».
И поэт начинал высмеивать «мурло мещанина», которое под верещание канареек «вылезло из-за спины РСФСР», и громил «обывательщину», о которой возмущённо кричал Карл Маркс с фотокарточки на стенке:
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее / головы канарейкам сверните —
чтоб коммунизм / канарейками не был побит!»
Знал бы Маяковский, что всего через полтора года этим самым «бытом» станут попрекать его самого!
А на капиталистическом Западе «канарейки» петь продолжали. И гремела музыка. И люди танцевали с большим удовольствием. В Великобритании на одном из выступлений знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан присутствовал советский торгпред Леонид Красин. После концерта он подошёл к ней и пригласил приехать в Советскую Россию. Айседоре предложение очень понравилось. Было это в середине апреля 1921 года.
А на территории Украины Красная армия продолжала преследовать не желавшего сдаваться Нестора Махно. За его повстанческим отрядом гонялась теперь 9-я кавалерийская дивизия во главе всё с тем же комдивом Владимиром Нестеровичем. 17 апреля газета «Звезда» города Бердянска поспешила отрапортовать об успехах «трудящихся Бердянского уезда» в борьбе с анархистским воинством:
«Не устояли махновские шайки перед регулярными частями Красной Армии, банды были разбиты и разогнаны. Жизнь в городе и в уезде после того, как миновал призрак махновщины, вошла в нормальную колею».
Но якобы разбитый отряд батьки Махно продолжал су-ществать, и красноармейцы без устали его преследовали. А Нестор Иванович складывал стихотворение, пытаясь разобраться, почему же его бросили те, за кого он сражался:
«В моей песне – ни слова упрёка,
Я не смею народ упрекать.
Отчего же мне так одиноко,
Не могу рассказать и понять».
В это время бывший командующий Балтийским флотом Фёдор Раскольников демобилизовался и был назначен полномочным представителем СССР в Афганистане, что было явным партийным наказанием (ссылкой) за Кронштадтский мятеж. Раскольников отнёсся к этому с пониманием и начал подбирать тех, с кем ему предстояло работать. В начале апреля 1921 года эшелон особого назначения, состоявший из двух спальных вагонов и шести теплушек, покинул Петроград.
В Москве дипломатов встречал и провожал Маяковский. Лев Никулин, тоже включённый в состав дипломатической миссии, потом писал:
«Провожали нас так, как… в рискованную разведку. Владимир Владимирович простился с благожелательным любопытством».
А 16 апреля с Казанского вокзала Москвы отправился железнодорожный состав, к которому был прицеплен «спецва-гон» Григория Колобова. В нём (кроме хозяина и обслуживавшего персонала) находились Сергей Есенин и его закадычный друг Яков Блюмкин. Они направлялись в далёкий Туркестан.
