Но Ленин этот спектакль так и не посмотрел – ему вполне хватило чтения поэмы «150 000 000», чтобы создать себе окончательное представление о Маяковском и его творчестве.
В самом начале мая 1921 года во главе Отдела международной связи Коминтерна (ОМС ИККИ) был поставлен профессиональный революционер Осип Аронович Пятницкий (Таршис), который был хорошо знаком с лидерами всех зарубежных компартий. Чем на самом деле занимался руководитель ОМС, было известно очень и очень немногим. А он боролся с врагами большевиков, которые проживали за границей.
Но ведь недруги (явные и неявные), повсюду сеявшие всякий «вздор» и «глупость», были и в самой стране Советов. И одного такого «вредного» гражданина обнаружил председатель Совнаркома Владимир Ильич Ленин, которому, как мы помним, одному из первых была подарена вышедшая из печати поэма «150 000 000». Прочитав её, вождь большевиков пришёл в ярость. Кто знает, может быть, он всё-таки прочёл всю поэму целиком, и кое-какие антибольшевистские подковырки Маяковского дошли до него?
Как бы там ни было, но 6 мая на одном из заседаний Совнаркома, на котором присутствовали Луначарский и его заместитель Михаил Николаевич Покровский, вождь послал записку:
«Как не стыдно голосовать за издание "150 000 000 " Маяковского в 5 000 экз.?
Это хулиганский коммунизм!..
Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность.
По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз.. для библиотек и чудаков.
А Луначарского сечь за футуризм.
Ленин».
Пытаясь хоть как-то оправдаться, раскритикованный нарком написал на обратной стороне ленинской записки:
«Мне эта вещь не очень нравится, но 1) такой поэт, как Брюсов, восхищался и требовал напечатания 20 000; 2) при чтении самим автором вещь имела явный успех, притом и у рабочих».
Видя, что Луначарского не переубедить, Ленин написал записку лично Покровскому:
«т. Покровский! Паки и паки прошу Вас помочь в борьбе с футуристами и т. п.
Нельзя ли это пресечь? Надо это пресечь. Условимся, что не более 2–3 раз в год печатать этих футуристов и не более 1500 экз. <…>
Нельзя ли найти надёжных анти футуристов?
Ленин».
Выполняя пожелания Ильича, Покровский сразу же принялся «пресекать» футуристов. Были даны соответствующие распоряжения, и в печати начали обсуждать (а если точнее, то очень резко критиковать) и поэму и её автора. Журнал «Красная новь» (в № 2) заявил категорически:
«…революции Вл. Маяковский не понимает и понять не может».
Валерий Брюсов в журнале «Печать и революция» (№ 7) пытался поддержать поэта:
«Стихи Маяковского принадлежат к числу прекраснейших явлений пятилетия: их бодрый слог и смелая речь были живительным фрагментом нашей поэзии».
Но журнал «Летопись Дома литераторов» (№ 1) громил лидера футуристов:
«Как бы ни надрывался в своём крике Маяковский, какими площадными грубостями ни щеголял, каким бы уличным озорством ни кокетничал…беспомощна его, Маяковского, историография, не выразительна его лирическая риторика».
Михаил Кузмин (в берлинском альманахе «Завтра», вышедшем в 1923 году):
«Покуда всё-таки самым совершенным из произведений Маяковского остаётся „Человек“, не произведший такого шума».
А берлинская газета «Новый мир» в номере от 5 мая 1921 года поэмой восторгалась:
«Стихи „150 000 000“вне всякого сомнения прекрасны».
Журнал «Книга и революция» (№ 12 за 1921 год) тоже поддержал Маяковского:
«Несомненно лишь одно, поэт, бывший вначале „одиноким, как последний глаз у идущего к слепым человека“, непонятным и неуслышанным (за исключением небольшого кружка) „предтечей“, ныне становится голосом великой эпохи, глашатаем революции, которую он возвестил ещё в 1915 году и отражает небывало болезненный разрешающий кризис».
Но главная газета страны Советов «Правда» 24 мая опубликовала статью журналиста Льва Сосновского «Жёлтая кофта из советского ситца». В ней решительно осуждался главный редактор Госиздата Николай Мещеряков за то, что его ведомство тратит народные деньги на футуристов.
Луначарский, помятуя о критике вождя, в письме Мейерхольду от 13 июня упомянул и Маяковского, который в «Мистерии-буфф» позволил себе «высмеивать» Льва Толстого и Жан-Жака Руссо. Нарком заодно по-ленински отстегал и остальных комфутов, которые якобы стояли за коммунизм, но страдали полным отсутствием культуры:
«Совсем не коммунизм, а самый настоящий хулигано-фу-туризм, которого так много ещё в Маяковском, сказывается в этом попутном лягании мёртвого льва-Толстого или хотя бы Руссо. Я чувствую это. Коммунисты относятся к своим предшественникам с глубоким почтением. Для коммунистов культурных это лягание граничит с подлинным кощунством. Мы знаем, что такое кощунство, и если бы кто-нибудь лягнул Маркса, мы не терпели бы… У футуристов же пиетета нет».
В ответ на эту волну беспощаднейшей критики Маяковский, посовещавшись с Бриками, решил написать поэму, которая должна была всё (или хотя бы очень многое) объяснить. Ей было дано название «IV Интернационал», и начиналась она подзаголовком «Открытое письмо Маяковского ЦК РКП, объясняющее некоторые его, Маяковского, поступки».
В начале мая 1921 года в Москву приехал Александр Блок. Он чувствовал себя совсем неважно, но стихи читал. О его выступлениях – Борис Пастернак:
«На вечере в Политехническом был Маяковский. В середине вечера он сказал мне, что в Доме печати Блоку под видом критической неподкупности готовят бенефис, разнос и кошачий концерт. Он предложил вдвоём отправиться туда, чтобы предотвратить задуманную низость».
Но поэты опоздали. Пастернак с горечью писал:
«Скандал, которого опасались, успел тем временем произойти. Блоку после чтения в Доме печати наговорили кучу чудовищностей, не постеснялись в лицо упрекнуть его в том, что он отжил и внутренне мёртв, с чем он спокойно согласился».
На следующий день Маяковский, встретившись с Львом Олькеницким (которого уже воспринимали как Льва Никулина), сказал:
«– У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать».
О том тяжёлом для страны времени, когда Россию стремились покинуть многие, Александр Блок сказал поэтессе Надежде Павлович:
