Жоресу пришлось перед всеми раскрывать свою частную жизнь. И он делал это, как ему было ни тяжело, с огромным тактом и достоинством. Он сумел поднять весь вопрос на высоту широкой нравственной проблемы каждого социалиста, живущего в условиях старого общества и обязанного найти выход, из конфликта между его социалистическими убеждениями и конкретной обстановкой реальной жизни. Он показал исключительно глубоко отношение социалистов к религии. Среди его выступлений особое место заняла статья, опубликованная им в «Птит репюблик» 2 октября 1901 года:
«С тех пор как клерикальная печать возвещает с изумительным единодушием и с ловкой согласованностью о том, что я допустил мою дочь совершить первое причастие, я подвергаюсь оскорблениям и торжествующим насмешкам со стороны одних и вызываю болезненное недоумение, со стороны других. В сущности говоря, наши враги самым клеветническим образом истолковали этот факт, облекли его в самую иезуитскую ложь. Они говорили, что этот религиозный ант был выражением моей личной воли, моих личных убеждений, что я играл в партии неслыханно двуличную роль».
Жорес, напоминая о том, что с юношеских лет он освободился от веры в бога, рассказывает, как в действительности обстояло дело с воспитанием его дочери, каким образом возникло все это дело с первым причастием. Но он идет дальше личных объяснений:
«Не обо мне одном только идет речь; речь идет об огромном большинстве наших товарищей. Как в самом деле стоит вопрос?
В большинстве семей республиканской буржуазии и социалистического пролетариата молодые девушки ни религиозны, ни свободомыслящи. Выйдя замуж и став матерями, они не считают, что жизнь должна быть посвящена фанатическому служению церкви. Они презирают ханжество и боятся нетерпимости. Муж, отец не верует и не выполняет обряды. Это их мало волнует. Либо они интересуются политикой очень мало, либо если и интересуются, то они не желают вторжения церкви в государство, вторжения священника в семью…
Но, за исключением очень небольшого числа, все они остались привязанными по крайней мере частицей своего сознания и своей души к христианской вере, к католической традиции. Они не сказали «нет» религиозной вере, они не создали себе при помощи науки и философии какого-нибудь другого мировоззрения. За пределами христианства у них нет никакой точки опоры для моральной жизни.
…Вот жизнепонимание большого числа католических женщин во Франции. Они не подчиняются приказу церкви. Но они также не свободны и от догмы.
И вот я представляю себе, что один из нас, буржуа или пролетарий, женился лет десять, пятнадцать или двадцать назад на молодой девушке, так именно воспитанной. Я представляю себе, что в момент, когда он женился, он не был вовлечен в политическую и социальную борьбу или что он принадлежал к одной из тех умеренных или центристских партий, которые в своей личной, политической, социальной жизни прибегают к компромиссам. Хотя он лично и был свободомыслящим, он не ставил никаких препятствий к тому, чтобы венчаться в церкви, он, устраивая свой очаг, допустил религиозные церемонии. Но если тот же самый человек лично присоединился затем к более смелой, более революционной концепции общества, мира и жизни, если он возмущен несправедливостью и благодаря изучению, благодаря страстному исканию правды примкнул к партии социальной революции, если с тех пор во время глубоких кризисов национальной жизни он борется более резко и непосредственно с церковью, то имеет ли он право навязать силой всем своим близким собственную эволюцию? Имеет ли он право не считаться больше при общем воспитания детей с теми предрассудками, которые он щадил в момент своей женитьбы? Имеет ли он право ломать своей собственной волей, то есть путем насилия, те компромиссы, которые лежат в общей основе его семейного очага?
Вот та проблема, которая поставлена жизнью не только передо мной, но и перед девятью из десяти наших товарищей. И я знаю, что в действительности на таким образом доставленный вопрос большинство из них ответило бы подобно мне.
Я сожалею, во всякой случае, о тех, кто в заботе и смятении перед этим вопросом ищет только повода, чтобы напасть на противника или опорочить товарища по оружию. Я ответил по совести, и, если бы эти наладки, преднамеренные и организованные, заставили бы меня отступить или колебаться, я был бы жалким трусом. Но я не говорил никогда (и в этом заключается хитрость и гнусная ложь клерикалов), что именно путем насилия в семье или государстве надо упразднить старые верования; я никогда не говорил, что социалисты должны в семье применять насилие против совести жены, матери и совершенно ее игнорировать. Никогда я не говорил, что социалистическая партия, став во главе государства, воспользовалась бы силой для того, чтобы упразднить традиционный культ, Я всегда апеллировал только к постепенной организации свободы, только к внутренней силе знания и разума. Я лично не только никогда не призывал к применению насилия против мировоззрений, каковы бы они ни были, но я всегда воздерживался в отношения религиозных верований от той формы насилия, которая называется оскорблением… Я предпочитаю для нас всех другие пути к освобождению. Грубый куплет «Карманьолы»:
Христа на конюшню.
Святую Деву — на живодерню -
меня всегда шокировал не только самой своей грубостью, но еще и потому, что, как мне кажется, он выражает собою скорее бессильное и судорожное возмущение, чем свободу духа».
Эта статья Жореса — один из самых интересных документов его жизни. В ней, как на ладони, отразились особенности его характера. Она пронизана склонностью к примирению, к уступкам. Трудно что-либо возразить против того, что пишет Жорес об отношении социалистов к религии в рамках государства, общества. Но в предлагаемой им политике бросается в глаза нажим на «постепенную» организацию свободы, на «внутреннюю силу» разума. Не слишком ли все это наивно?
Еще характернее предлагаемая им концепция решения проблемы воспитания детей. Он оставляет его в коночном счете на волю случая и обстоятельств. «Ребенок, — пишет он, — приучаемый мало-помалу управлять собой в вопросах сознания, либо продолжит, либо покинет религиозную традицию». Итак, представитель нового, передового мировоззрения не должен, следовательно, проявлять активности в воспитании даже своих собственных детей.
Конечно, крайняя щепетильность, деликатность Жореса делают ему честь. Но он уже стоит на грани принципиального отказа от борьбы с религиозной идеологией. Другой вопрос, что такая борьба требует, как и все прочее, ума и такта. Но в данном случае лояльность, кажется, переходит в пассивность, примиренчество.
