18 апреля Марат направил письмо Национальному Конвенту Франции; он адресовал его «Верным представителям народа». На следующий день он переправил эго письмо своим «братьям и друзьям» в Якобинском обществе; он просил их оказать ему поддержку и опубликовать письмо. Он подписывался: «Марат, депутат Конвента, член общества, 19 апреля, из подземелья».
Марат писал из подземелья. Но это был не приглушенный, тихий голос, а гремящий призыв к битве.
В письме, направленном депутатам Конвента, он раскрыл политический смысл судебного процесса, организованного против него.
Марат писал: «Верные представители народа! «Партия государственных людей», эта преступная шайка, которую я по добродушию щадил, считая ее просто сбившейся с дороги, тогда как она глубоко преступна; эта роялистская шайка, которая голосовала за апелляцию к народу и тюремное заключение Луи Капета с целью зажечь гражданскую войну в надежде спасти тирана; эта хищническая шайка, которую Дюмурье признает своими сообщниками; эта заговорщическая шайка, которую й принудил открыто объявить себя сторонниками мятежных Капетов, скрывшихся за рубежом, неоднократно требуя от них объявления этих мятежников вне закона, в чем они упорно отказывали; эта бесстыдная шайка, которая гнусно наказывает меня сегодня за то, что я раскрыл ее лицо и опозорил ее в глазах всей Франции; эта шайка, говорю я, направила против меня обвинительный декрет».
Весь Марат с его выразительным, гибким, ему одному присущим стилем письма в этой блестящей обвинительной тираде. Раз найдя это точное определение для «партии государственных людей» — шайки, Марат как бы расширяющимися кругами, развертывающими список ее злодеяний, раскрывает ее действительную преступную роль.
Марат зовет к борьбе. Он объявляет, что явится на суд, а пока как верный представитель народа, неприкосновенный член Конвента будет работать в силу врученных ему полномочий и будет звать к очищению высшего Собрания от роялистской шайки, от «партии государственных людей» в отсутствие депутатов-патриотов, незаконно присваивавших себе право говорить и декретировать от имени Конвента.
Марат сражается из подполья, но он не одинок.
Его обвиняющий голос, прорывающийся неизвестно откуда, поддерживают сотни, тысячи, десятки тысяч голосов.
Нарушив «талисман неприкосновенности», предав Марата суду трибунала, жирондистские главари затеяли опасную для себя игру. Ни один из актов Конвента не встретил такого общественного негодования, как обвинительный декрет против Марата.
Якобинцы, кордельеры, народные общества, секции Парижа, все патриоты единодушно выступили на поддержку великого трибуна. Движение солидарности с Другом народа перекинулось и в провинцию.
16 апреля четыре тысячи патриотов Окзера приняли такое обращение: «Друзья! Обвинительный акт против Марата должен рассматриваться патриотами как общественное бедствие; мы не в состоянии бежать достаточно быстро, чтобы кинуться навстречу ножу, предназначенному для убийства патриотов, которым хотят его сразить контрреволюционные члены Конвента; мы поспешим вам на помощь и вместе с вами добьемся торжества народного дела».
Сходные с этим по духу и чувствам постановления принимали другие народные общества и политические клубы на местах.
В Париже народное негодование против жирондистов было еще сильнее. Якобинцы и так называемые «бешеные» — наиболее левые представители части плебейства, — объединив свои усилия, развернули энергичное наступление против Жиронды.
15 апреля, тридцать пять секций Парижа (из общего числа сорок восемь), поддержанные Коммуной и мэром Парижа Пашем, подали петицию в Конвент, изобличающую преступления двадцати двух его членов, принадлежащих к клике Бриссо — Гаде — Верньо. «Партия государственных людей», еще сохранившая влияние в Конвенте, путем сложных маневров сумела избежать обсуждения этого убийственного для нее требования народа.
18 апреля новая делегация санкюлотов и Коммуны Парижа представила составленную в Якобинском клубе петицию, требующую установления максимальных цен на продукты питания. «Пусть нам не возражают ссылкой на право собственности. Право собственности не может быть правом доводить до голода своих сограждан».
Жирондисты, со своей стороны, также взывали о поддержке, обращаясь к имущим слоям Парижа и в особенности департаментов. Жером Петион написал в апреле «Письмо к парижанам», которое было, в сущности, призывом к буржуазии столицы. Петион ее пугал: «Ваша собственность находится под угрозой, а вы закрываете глаза на эту опасность. Готовится война между собственниками и теми, кто не имеет собственности, а вы не предпринимаете ничего, чтобы предупредить ее». На деле же Жиронда сама разжигала гражданскую войну.
Но могла ли она рассчитывать на поддержку в Париже? Сохранила ли она вообще влияние в стране? Оставалась ли она еще правящей партией?
На это должен был ответить процесс Марата.
И вот этот день настал. 24 апреля Чрезвычайный трибунал должен был рассматривать дело Жана Поля Марата, обвиняемого Национальным Конвентом.
С раннего утра огромные толпы санкюлотов заполнили галереи, амфитеатр, коридоры, залы дворца, где заседал трибунал, заполнили двор, площадь, все окрестные улицы. Казалось, весь народ Парижа вышел в это утро на улицы.
В десять часов, когда весь состав трибунала был уже в сборе и должно было начаться заседание, перед судьями предстал Марат.
Он явился накануне вечером 23-го неизвестно откуда, в сопровождении многих друзей-якобинцев в тюрьму. Администрация тюрьмы, приняв неожиданно столь знаменитого гостя, добровольно пришедшего, чтобы стать узником, окружила его всяческими заботами.
Заседание началось. Марат прошел через зал, стал на последнюю ступеньку у кресла и громким голосом произнес: «Граждане, не преступник предстает перед вами, это Друг народа, апостол и мученик свободы. Уже давно его травят неумолимые враги отечества, и сегодня его преследует гнусная клика государственных людей. Он благодарит своих преследователей за то, что они дают ему возможность со всем блеском показать свою невиновность и покрыть их позором». Громкие аплодисменты в разных концах зала покрыли его слова.
Судебное разбирательство длилось сравнительно недолго — несколько часов. Обвинение Марата в контрреволюционных намерениях, в призывах к убийству, желании унизить и распустить Конвент настолько противоречило всему облику великого революционера и его боевой публицистике (в ходе заседания зачитывались вслух его статьи), что оно распадалось тут же на глазах судей и публики. В ходе судебного раздора документального материала, приложенного обвинением, был публично разоблачен грубый подлог, совершенный Бриссо, в одном из документов злонамеренно поставившего фамилию Марата там, где должна была стоять фамилия Горса.
