Затем последовала первая фронтальная атака. Как-то ко мне обратился партийный секретарь предприятия: «Товарищ Фритцше, ты же во время войны был инструктором в школе бортрадистов? Твои знания сегодня опять понадобились. Для образования воздушной народной полиции нам нужны товарищи с соответствующими данными. Ты сможешь сделать офицерскую карьеру». Последнее мне уже было знакомо непосредственно после возвращения домой. А тут еще одна моя знакомая по школе в нашей деревне прибыла с новостью, что в их управление народной полиции соседнего города Айслейбэн требуется переводчик со званием не ниже старшего лейтенанта. Речь шла о крипо.[19] Но служить и работать там было совсем не моим пристрастием.
А товарищу партийному секретарю я ответил следующим (привожу практически дословно): «Три года при Гитлере я должен был носить униформу, шесть лет я носил похожую одежду в советских лагерях, а теперь я хотел бы носить только гражданскую одежду.»
Товарищ секретарь не согласился с таким моим заявлением, дав это понять поучительным шквалом слов. Однако я остался при своем мнении. Он же мне этого никогда не забыл. Почему? Будучи партийным функционером, он получил задание, привлечь для службы в пока что замаскированную под казарменную народную полицию, по крайней мере по одному коллеге для национальной народной армии.
Прежде, чем я продолжу дальше, необходимо поближе рассмотреть одну деталь стратегии руководства сталинского социализма. Эта стратегия состояла в том, что одна очень маленькая клика функционеров в так называемом политбюро основной государственной партии ГДР, SED, принимала постановления, которые должны были выполняться всеми подчиненными инстанциями вплоть до социализированного индивидуума. Уклонисты, т. е. люди, которые хотели бы следовать этой руководящей линии бездумно, наказывались. В непосредственно сталинской империи, Советском Союзе, такие люди приговаривались к «высшей мере наказания», т. е. смертной казни. Описываемые события происходили в то время, когда Сталин был еще жив.
Жителям еще юной ГДР такие принципы власти еще не совсем были в их сознании, когда весной 1952 года высшая коллегия решила повысить зарплату работникам тяжелой индустрии. Работники предприятий, вырабатывавших энергию в Биттерфельде, почувствовали себя обманутыми и отправили свою делегацию с требованиями соответствующего повышения зарплаты в сфере их деятельности к Вальтеру Ульбрихту. Все члены делегации были членами SED. Потом никто больше не видел ни одного члена этой делегации. Их посчитали повстанцами и вероятно — как это тогда было еще принято — отправили в советский лагерь для заключенных, где им была уготована смертная казнь.
Реакцией сверху на эти, как тогда в ГДР их назвали, биттерфельдские события, стало распоряжение в адрес партийных организаций всех предприятий о том, что следует выявлять всех «вредителей», разоблачать их и исключать из партии. В советской же практике сталинских времен исключение из партии являлось для наказанных первой ступенью на пути в подвал для расстрела или, по крайней мере, на 10–25 лет лагерных работ…
Вскоре после тщетного разговора с партийным секретарем по поводу моей вербовки, поступили директивы для очистки партии в нижних инстанциях. Было созвано чрезвычайное собрание всех членов предприятия.
Я был без понятия, связано ли это было с серьезными упущениями биттерфельдцев, или принятыми по этому поводу мерами. Без понятия была и основная масса членов собрания. Разумеется, что не видно было и следов того, что некоторые товарищи заранее были подготовлены и уже знали о своей задаче — сбить товарища Фритцше.
Вступительную речь громкой ругательной канонадой о врагах партии и вредителях, которые втиснулись в SED, держал секретарь городского округа, товарищ Тирфэльдер. Закончив ее, он отметил: «Товарищи, вы приглашены сюда как раз по такому поводу, чтобы воочию узнать такого недостойного члена.» Эта методика мне было очень хорошо знакома еще с антифашистской школы в Советском Союзе, и мне было интересно, кого же взяли на мушку.
Интерес сменился тяжелым шоком, когда мне стало понятно, что единственной целью заранее подготовленной атаки был я сам.
«Товарищ Фритцше в июле 1949 года подал заявление о вступлении в SED. Время пребывания в кандидатах истекло в 1951 году, но он ничего не сделал для того, чтобы окончательно стать членом партии». Это так. Против этого ничего не скажу.
«Несмотря на требование, товарищ Фритцше не принимал участия в агитационной работе к последним выборам». И это правда. До этого в Халле я уже принимал участие в этом унизительном «шлифовании дверных ручек»…
«Товарищ Фритцше отказался пожертвовать деньги на строительство аллеи имени Сталина в Берлине». И это правда. Разумеется, у меня был и на это аргумент: «Магдебург был полностью разрушен, и восстановительные работы ведутся скверно. И мы что, должны жертвовать деньги для Берлина? Тогда без меня.»
«Товарищ Фритцше документирует, что не относится к нам, при этом обращается к товарищам на „Вы“». Это было не совсем так. К людям, которые мне были симпатичны, я, само собой разумеется, обращался на «ты». Но именно к этой козе, моей личной машинистке, которая высказала этот упрек, я бы в жизни не обратился на «ты».
«Товарищ Фритцше ни разу не носил партийный значок». И это правда.
Затем полетел молот со стороны секретаря партии предприятия:
«Товарищ Фритцше в одном из разговоров со мной сравнил службу в фашистском Вермахте с предложенной ему службой офицера в народной полиции. При этом он сказал, что он душевное дитя. Таким образом, я рекомендую исключить товарища Фритцше из партии, как ее врага».
Он призвал к прениям его предложения. Отозвался только один рабочий от кузнецов, с которым я до этого никогда не обменивался и словом. Он попытался меня защитить и тем самым вызвал бурю гнева всех функционеров, так что по понятным причинам он опустил голову и более ее не поднимал.
Тут мне стало ясно, что пробил мой час. В голове вертелись фамилии Троцкого, Каменева, Бухарина, Тухачевского и других. Это были великие противники Сталина, чьи собственные соображения по стилю руководства были для Сталина весьма опасными. И он действовал по принципу: «Только мертвый оппозиционер является безопасным оппозиционером.»
В моей голове витали показательные процессы в Москве, где обвиняемые избегали дальнейших страшных пыток тем, что подписывали абсолютно немыслимые обвинения, приводившие к быстрому исполнению наказанию в виде смерти, предпочитая это открытой защите. Из-за всех этих процессов у меня уже летом 1944 года в школе антифашистов при сближении с марксизмом и сталинизмом возникли большие трудности. И теперь я находился в похожей безвыходной ситуации.
