В два часа ночи 22 января меня разбудил телефонный звонок. Это была моя мать, она дрожащим голосом сообщила, что у Бабули только что случился удар. Я быстро оделась, перешла авеню Поль-Думер. Холод был страшный. Бабуля лежала поперек кровати, ее парализовало, но она была в сознании, пыталась нам что-то сказать, но понять ее было невозможно!
Моя мама всегда оставалась в чем-то маленькой девочкой, избалованной матерью и мужем, она отказывалась смириться с тем, что станет сиротой, даже в свои пятьдесят восемь лет. Я могла лишь беспомощно наблюдать за медленной агонией моей любимой бабули, она впала в кому и через несколько часов, не приходя в сознание, скончалась. Я ненавижу смерть. Я боролась, борюсь и буду бороться с ней — но что толку!
Смерть бабушки стала тяжелейшим испытанием для нас всех, но мама была в особенно подавленном состоянии. Бабушку похоронили на маленьком кладбище моряков в Сен-Тропезе, где она встретилась с Бумом. Надеюсь, они не воспользовались этим для того, чтобы опять орать друг на друга, по любому поводу и без повода, как привыкли делать при жизни.
Я помогала маме разбирать вещи в бабушкиной квартире.
Сколько мы нашли фотографий, писем, прядей волос, сувениров, напоминавших о тех или иных людях. Некоторые находки вызывали у нас слезы. Нам пришлось продать большую часть мебели, ни у мамы, ни у меня такие громоздкие вещи не поместились бы. Обстановка, в которой прошло наше детство, постепенно таяла.
Это было тяжело, мучительно.
Нам помогали Тапомпон, сестра бабушки, и моя няня Дада, прослужившая у нее пятьдесят лет. У меня было тяжелое чувство, будто я вторгаюсь в святая святых, копаюсь в жизни другого человека, оскверняю ее.
Примерно в это же время я узнала о кончине Лины Брассер.
Вокруг меня веяло смертью.
Нужно было как-то стряхнуть с себя это, отвлечься.
Фи-Фи д’Эксеа напомнил мне о Багамах.
Он пригласил нас туда, и я сразу же согласилась.
И мы поехали, несмотря на мою усталость и подавленное настроение. Сразу по прибытии в Нассау у меня начался сильный жар и приступы тошноты. Доктор Уайт (он был чернокожий) поставил диагноз: грипп — и прислал медсестру-негритянку, чтобы делать инъекции антибиотиков. У меня были сплошь исколоты ягодицы и совершенно не было сил.
Но я ни за что не хотела портить отпуск Фи-Фи, Патрику и Стефании, хорошенькой белокурой куколке, которая приехала с нами, и потому, несмотря на непрекращающийся жар и приступы головокружения, села в маленькую «Сессну», приземлилась на Грейт-Харбор-Кей… и не узнала нашего острова! Там построили аэропорт с диспетчерской башней, марину, где стояли у причала яхты, одна роскошнее другой. Отель категории люкс, площадка для гольфа на восемнадцать лунок, такси с кондиционерами, благоустроенные пляжи с барами, тентами, надувными матрацами, водными велосипедами, водными лыжами… Ужас!
Курт Юргенс и другие американские кинозвезды купили там себе поместья. Мой маленький рай был загублен, изуродован. Бунгало, где мы жили прошлым летом, было продано. И нам достался типовой домик в стиле «феникс» на одном из застроенных участков. Но мне было все равно, я была разбитая, с температурой, совсем больная, и тут же легла в постель.
Я провела два дня почти в полном одиночестве — остальные были на пляже или в ресторане, — в полубессознательном состоянии, какое бывает при высокой температуре, измученная непрекращающимися головными болями и частой рвотой.
Доктор Уайт, с которым связались по телефону, посоветовал обратить внимание на цвет мочи. Она была темно-коричневой.
Меня тут же отправили в Нассау. Я не захотела лечь там в больницу, попросила только, чтобы мне оказали первую помощь в гостинице, пока я не буду в состоянии улететь в Париж через Люксембург.
У меня был тяжелейший вирусный гепатит.
Я заразилась от Лины Брассер, у которой побывала на Рождество. А ведь Лина умерла! Наверно, я тоже умру. Умру в этом отеле, на краю света, от упадка сил, от неправильного лечения, без дружеской поддержки. Сквозь шум в ушах я слышала, как Бабуля зовет меня к себе:
— Иди, моя ластонька, я по тебе соскучилась!
У меня начался бред, я произносила невнятные монологи о том, что не хочу умирать.
Меня кое-как посадили в самолет и отправили.
Слава Богу, я не умерла, но пролежала в постели почти два месяца. Я потеряла десять кило. А поскольку я и раньше не отличалась большой упитанностью, то теперь была просто истощена, с желтым, как лимон, лицом, в общем, настоящее пугало. В довершение всего, я подхватила «свинку», которую, по-видимому, принес откуда-то мой врач.
Патрик до смерти боялся подцепить у меня какие-нибудь микробы и потому заходил нечасто, только когда ему требовались карманные деньги; но, услышав про «свинку», от которой, говорят, мужчины становятся импотентами, он пришел в неописуемый ужас и практически перестал приходить!
Я терпела от него и не такое, я хотела побыстрее выздороветь и берегла силы. Но выздоровление шло медленно, мучительно. Я очень ослабела.
Первый мой выход в свет после болезни был 17 апреля: вместе с Раймоном Жеромом я должна была выступить как сопредседатель и ведущая на 37-м ежегодном гала-концерте Союза артистов в Зимнем цирке.
Этот концерт снимали и потом показывали по телевидению.
На один вечер актеры, певцы, мимы занимали место акробатов, клоунов, укротителей хищников, воздушных гимнастов, наездников или фокусников. Весь сбор от этого необыкновенного представления шел в пользу дома для престарелых актеров в Понт-о-Дам.
* * *
Маму Ольгу беспокоило, что я получаю мало предложений сниматься. Хотя «Медведь и кукла» имел успех, за мной тянулся шлейф двух провалов — «Шалако» и «Женщины».
Поэтому, когда мало знакомый мне продюсер Андре Женовес задумал снять меня вместе с Анни Жирардо в комедии «Послушницы», мама Ольга нашла, что это замечательная идея, и настоятельно посоветовала мне согласиться. Идея и впрямь была хорошая, вот только фильм получился плохой! То есть исключительно!
А жаль, потому что дуэт Анни — Брижит оказался удачным, да и сценарий, вообще очень слабый, можно было бы подправить, если бы у режиссера, некоего Ги Казариля, хватило таланта.
На съемках царил хаос, диалоги менялись в последнюю минуту, постановка была рыхлая, непродуманная, без начала и конца. Мы с Анни прекрасно понимали друг друга и приходили в отчаяние от бездарности этого бедняги. Обе мы были достаточно опытные актрисы, но даже самый лучший актер может показать себя с лучшей стороны, только если им управляют. Иначе получается как в армии без генерала или в оркестре без дирижера.
