Его лицо стало мокрым от дождя. Он слышит крики чаек и шум порта. Вскакивает в седло и трогает поводья. Его провожают, образуя почетный эскорт, около шестидесяти бюргеров. Из-за сильного ветра плащи их облепили плечи и развеваются за спинами как черные знамена. Едва они достигают земляного вала, следом за ними устремляется толпа; другая толпа преграждает путь. В голове Вильгельма проносится мысль, что надо было уехать на заре. Во взглядах людей — беспокойство и упрек. Они хотят знать правду. Правда ли, что он их покидает? Кто-то хватает его лошадь под уздцы. Он смотрит на них с искренней теплотой: «Я еду в Дилленбург. Хочу поохотиться на сокола». Какая-то женщина говорит: «Монсеньор, такому человеку, как вы, принцу Оранскому, сейчас подобало бы подыскать себе более достойное занятие!» Эскорт окружил его, расчищает для него путь. Ничьи руки уже не касаются его, но собравшиеся еще долго смотрят вслед. И вот он остался один — за пределами города, на равнине, терзаемой дождем и ветром.
Он пускает лошадь рысью. И мысленно перебирает в памяти события последнего месяца. Бредероде захватил Амстердам (оккупировав главным образом таверны). Ян Марникс, во главе маленького отряда, двинулся к Антверпену. В трех милях от земляного вала его окружили войска регентши. В Антверпене сразу начались волнения. Жена Яна Марникса бегала по улицам, умоляя горожан поспешить на выручку ее мужу. Две тысячи человек сломали городские ворота, которые Вильгельм незадолго до того приказал затворить, и устремились навстречу неизбежному сражению. Они в любом случае ничем не помогли бы Марниксу — просто были бы все перебиты. Вильгельм поскакал галопом, взяв с собой Хогстратена, и успел их перехватить. Он встал у них на пути: «Вы идете на верную смерть! Вас затопчет кавалерия! Если тут кому и нужна ваша помощь, так только мне. Помогите мне, и я обещаю жить и умереть с вами». Он увидел нацеленные на него дула пистолетов, услышал крик: «Предатель!» — «Если вы считаете, что я вас предал, убейте меня!» — Он подумал, что сейчас умрет. И двинулся вперед, на них. Они нерешительно подались назад. Он убедил их вернуться в город. Там толпа стала требовать, чтобы солдаты гарнизона открыли арсенал. Вильгельм крикнул: «Вы требуете оружия?! Оно — ваше!» Он таким образом сделал мятежную толпу частью гарнизона. Он лично, на площади перед ратушей и в четырех других местах Антверпена, выступал перед народом, каждый раз заканчивая свою речь возгласом: «Да здравствует король!» Ему отвечали: «Да здравствуют гёзы!» Он делал вид, будто не обращает на это внимания. Он говорил себе, что предотвратил кровопролитие, бессмысленную бойню. Но как долго еще может держаться это хрупкое равновесие противоборствующих сил? Он продал все, что у него оставалось, и взял в долг гигантские суммы у финансистов Антверпена, которые теперь, по прошествии нескольких месяцев, ему их предложили. Те, кто купил его шпалеры и мебель, по договоренности должны были вступить во владение своим новым имуществом с момента отъезда Вильгельма. Поэтому на протяжении этих последних дней он чувствовал себя в собственном доме гостем.
Он направляется к Бреде. Он спешит. В Виллебруке, возле канала, который соединяет Мехельн с Брюсселем, его ждет Эгмонт — ждет под этим непрекращающимся дождем. Что они могут еще сказать друг другу после той октябрьской встречи в Термонде, проходившей с участием Людовика, Горна и Хогстратена — под видом охотничьей прогулки? Тогда он хотел убедить Эгмонта, что король Испании готовится к вторжению в Нидерланды и что самое надежное средство избежать оккупации — это помешать испанцам войти в страну. Он хотел внушить участникам встречи, что им всем необходимо объединить свои усилия, избегать запальчивых выходок и излишней доверчивости, вовремя выступить против испанских солдат, не дав тем оправиться от тягот путешествия; что необходимо искать союза с лютеранскими князьями, ведь жена Вильгельма — племянница курфюрста131 Саксонского, а жена Эгмонта — сестра курфюрста Пфальцского. Разве король Испании осмелился бы глумиться над правами нидерландских дворян, если бы могущественные германские князья поддержали их, стали их союзниками? Такую беседу вели тогда эти благородные сеньоры — стороннему же наблюдателю показалось бы, что они не думают ни о чем, кроме охоты. Осенний лес вокруг них шумел и полыхал огненно-рыжей листвой. В домике, выбранном для этой секретной встречи, было всего две комнаты: столовая, куда поставили стол (на светлой скатерти среди пирамид фруктов и корзин с виноградом сверкали хрустальные бокалы и серебряная посуда), и кухня, совершенно пустая, поскольку всю провизию привезли из Брюсселя. Эгмонт и Вильгельм ненадолго остались наедине в этой кухне. Эгмонт стоял у окна, на фоне будто охваченной пожаром листвы. Он напоминал фигуру кавалера, вытканного на золотистой шпалере. Унизительное пребывание в Мадриде ничему его не научило. Он по-прежнему видел в Филиппе II только герцога Бургундского и магистра ордена Золотого руна — и считал себя его преданным вассалом. Когда все доводы Вильгельма были исчерпаны, эти двое еще оставались какое-то время рядом, безмолвные и печальные. Роскошная осень, которая обрамляла их рандеву, вдруг показалась Вильгельму порой умирания, когда всё и вся сбрасывают с себя внешние покровы и ожесточается душой. Потом они вышли из кухни и присоединились к остальным. «К сожалению, Эгмонт, — успел еще прошептать Вильгельм, — вы и ваши единомышленники занимаетесь тем, что строите мост, по которому войдут сюда испанцы. Войдя же, они его сломают. То есть они сломают вас»… Сегодня, по прошествии полугода, под этим надоедливым апрельским дождем, каких других слов ожидает от него Эгмонт? Разве они могут позволить себе хотя бы взаимную откровенность? Эгмонт определенно просил о встрече по поручению Маргариты — за ним издали наблюдают двое агентов регентши. Он умоляет Вильгельма не покидать Нидерланды. Как дать ему понять, что испанский ястреб уже парит над ними и что он, Вильгельм, уезжает лишь для того, чтобы вернуться в более удачное для борьбы время и освободить свою несчастную родину? Они долго — молча — смотрят в лицо друг другу. Больше они не встретятся. Спускается ночь. Вильгельма томит желание поскорее оказаться в Бреде.
Бреда. Он прощается со своими вассалами, со своими слугами. Убеждает их не рисковать понапрасну жизнью, когда испанцы оккупируют страну. Говорит, что они должны продолжать верить ему и что он покидает их лишь на время, но не отрекается от них. Он смотрит на валы и стены своего замка, серые на фоне белесого неба. В последний раз шагает по мокрым лугам, вдоль ручьев, окаймленных ивами, среди нежных примул, которые растут по обеим сторонам дороги. Телеги, накрытые чехлами, вскоре повезут мебель из здешнего замка в Дилленбург. Вильгельм представляет себе, как испанские солдаты войдут в его парк, станут устраиваться на отдых сразу во всех комнатах его дома. И вот уже он — с женой Анной и тремя дочерьми — отправляется в дорогу. Он хочет создать видимость, что собрался в Дилленбург только для того, чтобы повидать родных. Поэтому оставляет в Лувене сына, Филиппа Вильгельма: сам факт его присутствия в Нидерландах должен будет усыпить все подозрения. Сын носит такое имя в честь своего крестного отца, короля Испании. Пусть же это имя его защитит! Ему четырнадцать лет. Вильгельм следил за его образованием, подбадривал его, напоминал, что дворянин должен учиться не ради приобретения внешнего лоска или собственного развлечения, но для того, чтобы подготовиться к служению тем, за кого несет ответственность. Они часто беседовали в большой университетской библиотеке или в аллеях парка, под птичьи трели. Сейчас Вильгельм задумался о том, что оставляет своего единственного сына заложником… И вот они с женой уже прибыли в страну и замок его детства: он видит знакомые остроконечные башенки, построенные еще в прошлом веке; виноградники; леса; реку Дилл и ее мельницы; мостки, на которых крестьянки стирают белье; маленькие, позеленевшие от мха деревянные мосты; сады со сливовыми и вишневыми деревьями и множеством дроздов. Маленький замок, маленькое имение, захудалый дворянский род… Ничто не предвещало, что Вильгельм Нассауский станет Вильгельмом Оранским, знатнейшим из вельмож, принцем, будущим освободителем Нидерландов; что он удостоится чести носить имя, которое Данте вписал в свою поэму. Но когда ему исполнилось одиннадцать (он тогда еще посещал школу, открытую его родителями для детей знатных сеньоров из близлежащей округи, равно как и для детей их слуг), к нему перешли по наследству права на всю Фландрию, Франш-Конте и Дофинэ, Шароле, часть Брабанта и Люксембурга, область Арль и герцогство Гравина — а также на три княжества в Италии, шесть графств и два маркграфства, два виконтских владения, примерно пятьдесят баронств и три сотни других доменов; наконец, на суверенное княжество Оранж. И он оставил Дилленбург с его кисловатыми вишнями и дроздами, оставил свою семью, оставил Лютеровы псалмы — ради брюссельского двора и ради того, чтобы император положил на его плечо руку, прежде чем объявить о своем отречении от престола.
