Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Антон еще не успел получить этого письма, как в Мелихове вдруг объявился Потапенко – плотник к этому времени закончил постройку флигеля. Судя по Ваниному письму жене, в тот самый день Антон был не в лучшей форме: «Он нездоров, а потому хандрит ужасно». В воскресенье, 17 июля, Игнатий изложил Чеховым свою версию истории с Ликой. Маша вознегодовала, Антон был снисходителен. На следующий день Потапенко уехал в Москву. О том, что Лика ждет ребенка, он никому не сказал.

Потапенко теперь стал причиной размолвки между братом и сестрой: уехав 22 июля в Москву якобы проводить в Феодосию Суворина, Антон скрыл от Маши, что ночевал с Игнатием в одной квартире. Лишь в сентябре Миша признался сестре: «Теперь, когда дело прошло, я могу сознаться в невольной лжи: Антона и Потапенку я встретил в Москве, и моя ложь вытекала из необходимости скрыть их тайну». Антон с Игнатием пять дней провели в компании «дедушки Саблина»[301], человека, ставшего «серым кардиналом» в жизни Лики, Потапенко и братьев Чеховых. О том, что Потапенко с Антоном остановились у него, Саблин сказал Щепкиной-Куперник; потом об этом узнала Лика. Уже не веря в то, что Суворин после Крыма поедет в Италию, Антон решил взять в попутчики Игнатия. Уехать из Мелихова он должен был во что бы то ни стало. Итак, вместо того чтобы спасти прекрасную царевну (ее письмо задержалось в пути), Георгий Победоносец ускакал с драконом. Антон из Москвы вернулся в Мелихово, провел там шесть дней и 2 августа вместе с Потапенко отправился путешествовать по Волге. Следуя чеховскому сибирскому маршруту, они от Ярославля доплыли до Нижнего Новгорода, чтобы затем вниз по реке попасть в Царицын, а оттуда – в Таганрог. Спустя две недели Антон в письме к Суворину рассказал о нелепом завершении поездки: «В Нижнем нас встретил Сергеенко, друг Льва Толстого. От жары, сухого ветра, ярмарочного шума и от разговоров Сергеенка мне вдруг стало душно, нудно и тошно, я взял свой чемодан и позорно бежал… на вокзал. За мной Потапенко. Поехали обратно в Москву. Но было стыдно возвращаться несолоно хлебавши, и мы решили ехать куда-нибудь, хоть в Лапландию. Если бы не жена, то выбор наш пал бы на Феодосию, но – увы!., в Феодосии у нас живет жена. Подумали, поговорили, сосчитали свои деньги и поехали на Псел, в знакомые Вам Сумы».

По дороге к Линтваревым Антон с Потапенко вышли на станции Лопасня, чтобы взять письма. О том, что они едут в Сумы, в Мелихове никто не знал. Вернулись они 14 августа, прихватив из Луки Наталью Линтвареву. Потапенко вскоре удалился в Петербург, где уладил свои и Антоновы финансовые дела в суворинской бухгалтерии, нашел себе машинистку и погрузился в болото литературной поденщины.

Тем временем родным Антона потребовались его внимание и забота. Девятого августа Ванина жена родила мальчика, которого назвали Володей. Роды были трудные: с ребенком все обошлось, а Соня была в тяжелом состоянии. В Таганроге кончал жизнь дядя Митрофан (ему не исполнилось и шестидесяти). Еще в июле, собираясь плыть по Волге, Антон в качестве повода для поездки в Таганрог выдвигал болезнь дяди, измученного трехлетним недугом. Сбежав от Сергеенко, он лишил своего внимания и Митрофана Егоровича. В Мелихове его ждало письмо из Таганрога. Не в силах писать сам, Митрофан продиктовал письмо, адресованное брату, в котором спрашивал, почему он не дождался Антона: «Болезнь моя осложнилась, определить ее не можем. <…> Доброе наше таганрогское духовенство во всех храмах приносит за меня, болящего, свою усердную молитву. Боль моя в левом боку, в желудке, иногда в голове, и ноги мои опухли до боли, так что без помощи других я не могу перейти через комнату, кушать не могу, аппетита нет, левый бок не дает мне спать, сижу на кровати почти всю ночь и дремлю. Простите, что я утруждаю Вас хотя кратким описанием моей болезни. У меня нет другого лица, кому об этом я мог написать. <…> Когда дойдет до Вас известие о моем отшествии в вечность, Вы, во всем нашем роде единственный родной, который любил и долгом считал поминать родных, то, пока будете живы, посылайте на проскомидию за меня и творите малые литии».

Вера в Бога продержала Митрофана Егоровича на земле еще месяц. Антон выехал в Таганрог, но остановился не у родных, а в лучшей городской гостинице. Когда он появился у дядиной смертной постели, тот заплакал от радости и сказал, что «испытывает неземные чувства». В Таганроге Антон пробыл неделю, но не порекомендовал Митрофану Егоровичу ничего нового, кроме того, чем его уже лечили местные врачи. Ему оставалось лишь сказать, что, будь вызван в Таганрог пораньше, он смог бы помочь.

О своей болезни Антон вообще ни с кем не заговаривал и едва ли предпринимал попытки лечить ее[302]. Сказав Лейкину, что лечить глаза ему не стоит, «ибо и без лечения дело обойдется», а жене Суворина, что «самое лучшее лечение при болезнях горла – это иметь мужество не лечиться», и посоветовав певцу Миролюбову для укрепления здоровья лежать день и ночь, укрывшись с головой одеялом, и натираться настойкой из смородинных почек, Чехов сформулировал кредо врача Дорна в будущей «Чайке»: тот будет третировать пациентов с насмешливым пренебрежением. Все, что Антон смог сделать для семьи дяди, – это послать в Москву его семнадцатилетнюю дочь Александру учиться на модистку, заручившись у таганрогского городского головы обещанием, что она получит место учительницы на курсах кройки и шитья.

Накануне отъезда из родного города Антон прочел в «Таганрогском вестнике» заметку, вызвавшую у него недовольство: «В настоящее время в Таганроге гостит известный беллетрист Антон Павлович Чехов, уроженец г. Таганрога. Антон Павлович вызван сюда в качестве врача к серьезно заболевшему родственнику М. Е. Чехову, старосте Михайловской церкви. Отсюда талантливый беллетрист отправляется в Крым, по вызову заболевшего г. Суворина, проживающего в настоящее время в Феодосии в своем имении».

Чехов зашел в редакцию газеты – там работал его старый школьный друг Михаил Псалти, – чтобы опровергнуть сведения, будто он является лечащим врачом Суворина. На почту же, где весь август пролежало письмо от Лики (адресованное Потапенко как более надежному в смысле писем человеку), Антон заглянуть не удосужился. На следующий день, 2 сентября, не рискнув плыть напрямую морем, он сел в поезд и отправился в Феодосию.

У Суворина Антон провел четыре дня: в Феодосии похолодало, а в роскошной суворинской вилле не было печей. Оттуда они вдвоем выехали в Европу, по пути остановившись в Ялте. Там продавались гипсовые бюстики писателя Антона Чехова, а в кафе, где живой оригинал ужинал с Сувориным, оказалась и Елена Шаврова, проводившая в Крыму медовый месяц. Подойти к ним она не решилась.

Оказавшись в Швейцарии среди чужих ей людей, Лика Мизинова все мечтала, что кто-то близкий приедет и спасет ее. Чувствовали себя покинутыми и обитатели Мелихова. Евгения Яковлевна не чаяла увидеть новорожденного внука, а Павел Егорович горевал об умирающем брате. Вся тяжесть хозяйственных забот легла на плечи Маши, которая, не выдержав, пожаловалась Мише: «Вот уже третья неделя, как у нас перекладывают печи, перестилают полы. <…> Печники мешают плотникам, плотники – малярам, а папаша всем. <…> Роман просится на две недели домой, а он моя единственная помощь. <…> Хина и Бром воют – им негде спать. <…> Измучилась я, Миша, страшно, уж очень много дел на одну! <…> Боюсь, еще и Антон доволен не будет. Никогда мне еще так не хотелось уехать и бросить все, чтобы не возвращаться больше!»[303]

Дядя Митрофан доживал последние дни, питаясь лишь водой, которой с ложечки поил его сын Георгий. Безутешная тетя Людмила – на нее уже не действовали успокаивающие лекарства – день и ночь лила слезы. Девятого августа в Мелихово и Ялту была доставлена телеграмма: «Волею Божию дорогой наш родитель скончался восьмого вечера. Чеховы». Павел Егорович погрузился в скорбь и написал всем своим сыновьям: «Не стало моего любезнейшего брата <…> Отошел в вечность <…> Как он ласков был ко всем. <…> Нет у меня теперь друга»[304]. (Никто, однако, не написал в Богучар ни Александре Егоровне, сестре Митрофана и Павла, ни ее детям.) На похороны в Таганрог Павел Егорович не поехал под предлогом ремонта в мелиховском доме. Погребальную службу, надолго запомнившуюся местным жителям, провел отец Федор Покровский. Павел Егорович получил переписанный от руки текст сорокаминутной надгробной речи, сказанной одним из членов церковного Братства. Начиналась она так: «Пока заступ могильщика еще не коснулся гробовой доски для сокрытия в недра земли заветного для многих, у гроба спешу к лежащему в нем с последним прощальным словом. Оставил ты нас, дорогой Митрофан Георгиевич, и оставил навеки!..»[305]