Снесаревские строки о сестрах на войне — это целая поэма. Поэма о женщине. О молодой, сострадательной, милосердной, преданной. Сколько верного взгляда, чуткого сердца, понимания и внимания! Где бы он ни был, он понимает психологию сестёр — быть ближе к опасности, к передовой, где больше огня, а значит и раненых, которым надо оказать первую помощь. Придя в 64-ю дивизию, он отдал распоряжение, чтобы сестёр в дни боёв направлять «на передовые перевязочные пункты полков — идеал сестёр и большое облегчение для раненых». Он бы их всех готов обнять, не как праздный бунинский герой всех молодых наташек в вечерней тёмной аллее, но как воин — подвижниц, которым надо пройти крестный путь без обычного сна, отдыха и лживых наслаждений, а пройдут — даст Бог, всё образуется!
Во второй половине сентября в дивизии побывал помощник английского военного агента майор Торнхилл. Он родился в Индии, всю жизнь прослужил там, и, естественно, Снесареву с ним было о чём поговорить в диалоге на индийскую тему, вполне устраивавшем обоих, поскольку англичанин снесаревские труды не читал. «К удаче для меня, мои литературные работы ему неизвестны», — шутливо оценил встречу русский генерал. При прощании англичанин подарил книгу К. Чуковского «Заговорили молчавшие»… с надписью «Генералу А.Е. Снесареву, привет от английской армии». В дневнике 11 октября 1916 года Андрей Евгеньевич заметит: «Книга написана с искусством, но очень пристрастно. Конечно, англичане как купцы о себе говорить умеют, и деловито-хвастливый тон их писем и заявлений производит впечатление, но грустно наблюдать, как далеко поддался автор этому впечатлению… до национального безразличия и самоунижения. Достаточно сравнить “потери” в письмах с потерями в действительности или вспомнить книгу Хоккера… Всё это, в корне корней, то же торгашество, хотя и замаскированное, а также аристократизм нации».
В начале октября дивизию посетили итальянцы: генерал-адъютант короля граф Ромеи Лонгена, подполковник маркиз Ориго, скульптор, известный и в России: его проект памятника Александру Освободителю отмечен был второй премией, и капитан Дебертини, о чём и сообщает Снесарев жене в письме, не лишённом юмористической окраски, от 7 октября 1916 года: «Графа Ромеи Лонгена мне удалось дотащить до окопов… на наблюдательном пункте нас обстреляли; граф видел австрийские окопы с проволокой в 300 шагах впереди… всё это привело его в такой восторг, что он обещал донести на другой же день своему монарху, а Государю Императору обещал рассказать при первом же случае. По адресу моего хладнокровия под огнём и “полного презрения к смерти” он говорил такие вещи, что если он Государю расскажет половину только, не миновать мне корпуса. Мне он обещал выхлопотать у короля какой-то крест на шею с зелёной лентой, соответствующий нашему Георгию 3-й степени. Ужин прошёл у нас блестяще. Я сказал по-французски короткую здравицу за короля Италии, после чего граф произнёс длинную речь по-итальянски, на которую я ответил длинной речью по-русски… Уехали наши гости пьяными и 7 вёрст пели не то русские, не то итальянские песни. Словом, с моим появлением всё радикально меняется: шлют британцев, шлют итальянцев, скоро присылают румын…»
Иностранцы приехали-уехали, и вся недолга, а что посерьёзнее — так это кадровые рокировки, переходы и замены. Корпусный командир Крузенштерн, высоко ценивший Снесарева, пострадал при поездке на автомобиле и взят в Военный совет. Корпус принял генерал Саввич, почти незнакомый. Пройдёт несколько недель, Саввича переведут заведовать снабжением Северного фронта, а на корпус будет назначен Зайончковский.
Ещё серьёзнее обозначилось то обстоятельство, что с начала октября корпус и его дивизия из Девятой армии Лечицкого переведены в Восьмую армию Каледина. Как если бы приходилось начинать всё сначала. Лечицкий, с которым Снесарев близко сошёлся в вопросах военно-воспитательных, весьма выделял его из генеральской чреды и полагал его дивизионный пост скромно малым по его военным дарованиям, а возвращение дивизии в Восьмую армию делало положение Снесарева вновь неопределённым, поскольку не было ясности, сочтёт ли Каледин целесообразным видеть его на посту начальника дивизии.
Осенью 1916 года Снесареву выпадает встречаться со многими известными военачальниками и фронтовыми чинами: Платоном Алексеевичем Лечицким, Алексеем Максимовичем Калединым, Николаем Федоровичем Крузенштерном, Анатолием Киприяновичем Келчевским, Сергеем Сергеевичем Саввичем, Андреем Медардовичем Зайончковским, Алексеем Степановичем Потаповым, с Георгием Ивановичем Кортацци, с которым служил в Главном управлении квартирмейстерства, бывшим до Снесарева командиром Симферопольского полка, а в это время дежурным генералом штаба армий Юго-западного фронта…
9 октября 1916 года в Лучине и в Брязе с утра всё пришло в движение. Полки 64-й дивизии сменили полки 78-й дивизии, которая крайне неудачно выступила на этом участке фронта, потеряв часть окопов, а главное — более пяти тысяч штыков, тысячи пропавших без вести. Позиция имеет в длину до восемнадцати вёрст; штаб в Брязе.
В начале октября в штабе соседней дивизии Снесарев встретился и беседовал с новым корпусным командиром генералом Саввичем. Первое впечатление двойственное. Чувствуются воля, трудолюбие, усердие, но, как сперва ему покажется, «нет сияния мысли». К тому же ему «странно видеть полного генерала без статутных наград».
Через три дня в дневнике записывает: «Саввич начинает проявлять свою мысль и волю. Он является сырой и старой тактической величиной, которая умеет требовать, но слабо знает, что нужно требовать; отсюда нажим по каждому поводу… Ещё новый тип (после бездельника Экка или неподготовленного, хотя и храброго и пробующего что-то Кознакова) корпусного командира, который может только нервировать… и мешать спокойному и планомерному ходу работы… Недаром нет статутных наград!»
Впору сказать: дались Снесареву эти статутные награды, будто они не только награды, о которых ещё Суворов говаривал, что они людьми даются, а люди могут обмануться, но некие индульгенции на ошибки или гарантии на будущую безошибочность. По счастью и справедливости, отношения наладились, стали уважительными и даже доверительными, о чём вполне свидетельствует пространная запись в дневнике от 13 октября 1916 года: «В 12 часов приехал корпусный командир Саввич Сергей Сергеевич. Много говорили о делах, а в конце он разошёлся и заговорил о пережитом. Иванова (Николай Иудович) называет невеждой, лукавым и неискренним человеком. “Зимнюю кампанию (в декабре 1915 г.) спроектировал и обдумал я, а Иванов испортил: кисло доложил Государю, прибывшему для командования кавалерийской группой Абраму Драгомирову бросил фразу «из этого ничего не выйдет», когда уже всё было готово, сказал, что запасы по ту сторону Днепра… Занимался сплетней, подхалимничаньем и девчонками: армии лишал всякого порыва… Всё вертел, что Брусилов плох. Николай Николаевич: «Николай Иудович, если Брусилов так плох, удаляйте его хоть сейчас…» Иванов выслушал, но… не сделал. Приехал Трепов и привёз ему приказ Государя подать на покой «по болезни». Вероятно, это сделал Михаил Васильевич (Алексеев), который хорошо знал Иудовича. «Человек, у которого, кроме бороды, нет ничего русского»… Брусилов — человек настроения. Во время отступления бежал, и нельзя было остановить, впал в панику (Трусилов) … Хотели офицеры Генерального штаба его арестовать и приволочить во фронт. Пролом весною 1916 года не его мысль, это сделали 7-я и, особенно, 9-я армия, предоставленные совершенно своим силам. Брусилов ломил на Ковель, уложил гвардию; видя успех на юге, не поддержал его, продолжая долбить всё туда же, пока не стали у него отбирать корпуса… Алексеев — труженик… Сам слаб, много влияний….”»
