Вопрос: Какую роль, по мнению Тарковского, играла Россия в истории Европы? В его фильмах есть предчувствие атомной войны, исчезновения человечества.
Ответ: Андрей был критически настроен к Западу, к его коммерциализации, прагматизму. Критиковал американское влияние. В «Жертвоприношении» он предупреждал человечество об атомной угрозе: разбивается кувшин с молоком, разливается молоко, когда над домом героя фильма пролетают самолеты. После Чернобыля многие объединяли эти сцены фильма с реальной катастрофой. Известно, что в зараженных районах молоко пить нельзя.
Вопрос: Какие отношения были между Бергманом и Тарковским?
Ответ: Они не были знакомы, но относились друг к другу с большим уважением. Ингмар говорил, что кино близко к сновидению и что русский режиссер лучше всех это выразил. Мы жили на Готланде недалеко от дома Бергмана. Но Ингмар сказал мне, что его восхищение Тарковским таково, что он не может сидеть рядом с ним на диване и говорить о банальных вещах. Как-то они встретились в Шведском киноинституте, но, увидев друг друга, разошлись в разные стороны. Бергман смотрел на знакомство с Тарковским как на что-то невозможное.
Дни семинара шли и уже близились к концу. Выступали с докладами испанские искусствоведы и критики, слушатели рассказывали о своих впечатлениях от фильмов Тарковского. Одно свидетельство было особенно интересно. Пожилой участник семинара рассказал, что он пригласил к себе на просмотр фильма «Зеркало» друзей, супружескую пару. Он очень волновался, так как знал, что фильм длинный, а жена друга страдает сильнейшими болями в позвоночнике и не может долго сидеть. Как же он был поражен, когда его гостья спокойно просидела у телевизора все время показа фильма, забыв о своих болях, которые просто не возникли.
Пришло время отъезда. На прощанье еще раз посидели вместе, поговорили, повспоминали… Было грустно. Узнали от Юсефсона, что оператор Свен Нюквист живет уже не у себя дома, а в доме для престарелых. Сам Эрланд недавно написал еще одну сцену для пьесы «Летняя ночь. Швеция». Значит, не может забыть русского друга.
Испытываешь чувство гордости за Андрея: попав в другую среду, в другое социальное устройство, ничем не поступился в профессии, как и в России, всего добивался до конца. Сохранил достоинство художника.
Вспомнил, как в Москве я встретился с польским кинорежиссером Кшиштофом Занусси. Тоже много говорили об Андрее. От него я узнал, что в 1985 году, сразу после приезда Тарковского в Париж из Швеции с известием о страшном диагнозе, Занусси предоставил Андрею свою небольшую квартирку у Триумфальной арки. Андрей там прожил до переезда в квартиру Анатоля Домана на улице Пюви-де-Шаванн.
Но больше запомнились слова Занусси, что западная жизнь на Тарковского не влияла, потому что жил он в то нелегкое время в узком кругу русских людей. Ему не пришлось сталкиваться с проблемой приспособления к чужому миру. Он сам был Большой Мир в себе.
Дневник Тарковского был издан поочередно на четырех языках: немецком, английском, французском и итальянском.
Обычно, такова уж архивная традиция, дневники издаются спустя несколько десятилетий после ухода из жизни их авторов. Ведь дневник — документ сугубо личный, субъективный. В нем упоминаются еще живущие люди, которым может быть нанесен моральный ущерб. Поспешное издание вдовой Андрея его дневников может иметь разные объяснения, которые нам неизвестны. Но очевидно, что редакция дневников проводилась субъективно и целенаправленно, что особенно видно по первому, немецкому изданию. Там из текста вычеркивались упоминания о московских родственниках Андрея.
Очень жаль, что дневники печатаются не полностью, что встречаются досадные ошибки в подписях под иллюстрациями, в комментариях, в родословной, как во французском издании. Публикаторами допущено немало небрежностей — рядом с измененным текстом на иностранном языке приводится факсимильная, русская страница без сокращений, с неискаженным текстом. Например, на странице 440 французского издания представлена последняя страница дневника — факсимиле. Почему-то важные строчки этой страницы отсутствуют в тексте издания. В них Андрей, будучи тяжелобольным, беспокоится о фильме «Жертвоприношение»: «Негатив, разрезанный почему-то во многих случайных местах». И это в последней прижизненной записи: на следующий день его увезут в клинику, и через десять дней его не станет.
В том же французском издании в конце книги в курсивном тексте от публикатора или от редакции говорится, что «жена Тарковского отвергла предложение советских властей о перевозе его тела в Москву». Может быть, им было неизвестно, что никакого предложения от советских властей не поступало. Было лишь письмо от Арсения Александровича Тарковского, адресованное Ларисе с просьбой похоронить Андрея в Москве и переданное ей нами.
Но несмотря на «родственные претензии», дневники Андрея представляют огромный интерес. В них запечатлены картины памяти, его высказывания и впечатления, афоризмы, мечты и размышления, взгляды на бескомпромиссность в искусстве и морали.
Для всех разлученных с Андреем, для русских читателей и соотечественников особенно интересно узнать о его жизни за рубежом. Читая дневник времен работы в Италии над фильмом «Ностальгия», узнаем о настроении Андрея, лишенного общения с семьей. Оно было ужасным. Из дневника видно, как он был там несчастен и одинок. Ходил в церковь, ища поддержки у Бога, молился. И как верующий, каялся в своих прегрешениях. Часто впадал во взвинченное, нервное состояние. Верил во всякие мистические приметы, в цифры на номерах машин, встреченных им по дороге в важные для него дни. Верил в сны. Снился ему даже Брежнев, Генеральный секретарь ЦК КПСС, который очень доброжелательно разговаривал с ним во сне. Проклинал советские порядки, запрещающие ему посылать деньги на содержание семьи.
Конечно, надеялся на лучшее. Надеялся, что сына выпустят к нему, что он еще поработает в Италии. Но сына-то как раз и не выпускали: в игре ЦК и Госкино против Андрея младший Андрей был заложником. Все это напоминало Средние века, Золотую Орду, где томилось немало сыновей русских князей, такой жестокой ценой получавших ярлык на княжение.
Тарковский всегда был убежден, что кинематограф способен передать уникальный человеческий опыт. В дневнике Андрей пишет, что во время съемок «Ностальгии» его внутреннее состояние совпадает с поведением камеры. Речь идет о сцене в номере гостиницы, за окном которой течет по стене вода. Тоска в душе героя усиливается, он устало вытягивается на постели. Заходит в номер собака, ложится у кровати, освещение темнеет. Камера приближается к герою. Когда Андрей пришел в зал и посмотрел снятый материал, то был поражен — настолько запечатленное на пленке изображение отвечало мрачному настроению его души.
