Только одна лишь императрица-мать старалась поддержать прежние обычаи и блеск при дворе. Молодой двор, напротив, отличался даже преувеличенной простотой, полным отсутствием этикета и принимал у себя только интимное общество, где не было никаких стеснений. Император и его семья являлись в парадных платьях только по воскресным и праздничным дням, по возвращении от обедни. Обеды и вечера давались большей частью во внутренних покоях и ни в чем не походили на то, чем были в предыдущие царствования. Впоследствии император полюбил блеск и пышность, но в начале своего царствования он придавал всему этому, можно сказать, даже слишком мало значения.
В то время как Наполеон окружал себя пышностью и публичными церемониями по образцу прежних царствований, Александр любил стушевываться и держал себя как частное лицо. Люди, желавшие ему добра, упрекали его за это, между прочим, и упомянутая уже выше маркграфиня Баденская, его belle-mere, особа, обладавшая большими достоинствами, которая хотела бы, чтобы Александр развил в себе все нужные для государя способности и таким образом достиг бы всех возможных успехов. Она старалась возбудить его примером Наполеона, но это ей не удалось. Оба императора следовали во всем совершенно противоположным направлениям. Один разрушал, другой восстановлял силу старых идей. Их постоянно сравнивали между собой, и эти сравнения оказывались не в пользу Александра в глазах тех самых русских, для которых он трудился. Поэтому в первые годы своего царствования Александр вовсе не был популярен. А между тем никогда он не был так предан служению благу своего отечества, как в то время. Но люди требуют, чтобы им импонировали, не останавливаясь перед шарлатанством. Ни в ком эта потребность не чувствуется так, как в русских. Александр в начале своего царствования совершенно не обладал такой способностью, он приобрел ее впоследствии; но даже и потом, несмотря на его большие успехи, он никогда не мог сравняться по степени популярности и морального влияния с своей бабкой. Та могла сказать о русских то, что Бонапарт сказал о французах, — что они были у нее в кармане.
Так как император поставил себе законом уважать чужие мнения, разрешать всем открыто высказываться и никого не преследовать, то не требовалось большой храбрости, чтобы порицать его и говорить ему правду. Потому на это решались все, а в особенности, салоны обеих столиц. Там происходила беспрерывная критика всех действий правительства. Эта критика, подобно волнам бушующего моря, то шумно вздымалась, то опадала на время с тем, чтобы снова подняться при малейшем дуновении ветра.
Таково было состояние общественного мнения в России в первые годы царствования Александра. Старые придворные, успокаивая молодых, говорили, что все новые царствования начинались одинаково. По их словам, первые годы царствования Екатерины были ознаменованы такими же преобразовательными стремлениями. Но одно обстоятельство, касавшееся частным образом Александра, было предметом непрерывных нареканий по его адресу и постоянной критики. Это мое присутствие подле него и назначение меня на очень высокий пост. Чисто почетное звание не смущало бы русских, но они не могли свыкнуться с тем, что я стою во главе государственных дел. Поляк, пользующийся полным доверием императора и посвященный во все дела, представлял явление оскорбительное для закоренелых понятий и чувств русского общества.
Благосклонность ко мне императора, надо признаться, действительно могла подавать повод к подозрениям, злословию и наговорам со стороны общества, или — вернее, — русских салонов. Ведь родители мои никогда не скрывали своего отвращения к русскому влиянию; у них было даже отобрано состояние за участие в польской революции, где они действовали против русских. Каким же образом молодой человек, сын их, никогда не скрывавший своей горячей преданности интересам родины, часто проявлявший ее и беспрестанно доказывавший эту преданность своим старанием поднять в чисто национальном духе народное образование в польских провинциях, — каким образом он мог пользоваться доверием и расположением государя и иметь влияние на его решения? Сколько оснований для сомнений и подозрений! Ведь легко можно было предположить, что молодой поляк этот неискренен, что он изменяет интересам России, питает задние мысли в пользу Польши и что, при случае, он пожертвует ради них своим долгом друга и министра. Было что сочинять на эту тему, и пользоваться этим не упускали случая.
Все честолюбцы, считавшие себя более достойными монаршего доверия, чем подозрительный чужеземец, все молодые придворные, окружавшие Александра, не могли не примкнуть к этим подозрениям. Но как ни естественно было их беспокойство, оно, по правде, имело мало оснований. Никто, я думаю, никогда так ревностно, так преданно не служил Александру, как я. Он, лучше чем кто-либо, знал мою привязанность к родине, и именно это мое чувство было источником уважения и дружбы, которыми он меня почтил, и первой основой, на которой возникли наши близкие отношения.
В то время император не думал, что действительное благо России несовместимо с благом Польши, или же, быть может, не отдавал себе хорошо отчета в этом важном вопросе, и видя его разрешение лишь в далеком будущем, не считал необходимым серьезно вникать в него. Пока же принимал мои услуги, которые я искренно оказывал ему, и считал, что было справедливым и даже надлежало в виде награды за них предоставить мне некоторую свободу действий в польских провинциях, находящихся под его скипетром. Конечно, я воспользовался этим добрым его расположением и посвятил свои заботы главным образом развитию народного образования, которое я вел в национальном духе, и организовал более широко и в большем соответствии с требованиями времени. Русские не могли понять моих отношений с Александром. Эти отношения, действительно, можно было объяснить только нашей чрезвычайной молодостью, тем, что мы встретились в годы, когда охотнее поддаются благородным порывам, нежели обдуманным планам. Чувства эти не исчезли в нас и в последующее время, но мы уже хранили их безмолвно, не возобновляя взаимных признаний, для чего у нас более не хватало и досуга. Притом же наша близость была окончательно закреплена. А когда она рушилась, мы расстались. Русские упорно не хотели признавать в этих отношениях ничего, кроме честолюбия и притворства с моей стороны и недальновидности со стороны молодого императора. Они подозревали меня в тайном сочувствии Франции, в желании вовлечь Александра в сношение с Бонапартом и держать его в зависимости от Бонапарта, так сказать, под очарованием его гения.
