В конце концов он винит только самого себя: «Это я захотел определенности в их отношениях, я вызвал из прошлого притихших духов. А потом сам же испугался и вздумал мирить стариков. Потому что ты эгоист и тебе больше всего нужна гармония, определенность, счастливый миропорядок. Примирил, называется». Но каково же было удивление молодого инженера, когда он увидел Авинера и Олешу за одним столом, распивающих традиционную бутылку! Ни обиды, ни злобы, словно и не было никакой драки. Сколько Авинер принес лиха Олеше, сколько обижал, сколько несправедливого терпели от него односельчане, а вот, поди ж ты, за одним столом пьют, шутят друг над другом как ни в чем не бывало.
На первых порах мы вместе с рассказчиком любуемся плотницкой сноровкой, стариковской обстоятельностью, мужицким юмором Олеши Смолина. Мы все время на его стороне в историческом конфликте этих двух людей. Но постепенно выявляется позиция лирического героя – ни тот ни другой не удовлетворяют его. Уж слишком пассивен, кроток, незлобив Олеша Смолин. Вот почему и берут верх такие горлопаны, как Авинер. Снисходительно улыбается Олеша на выходку молодого шофера-зубоскала.
Константин Зорин поражен этим каким-то еще чудом уцелевшим «непротивленством». Как легко гнутся такие даже под легким дуновением ветерка, но, естественно, и не ломаются, выживают, какие бури бы ни проходили над ними. Зорин весь кипит от гнева, он «был взбешен таким юмором», а старику хоть бы что, даже похвалил своего оскорбителя. «Вскоре я разобрался в том, что злился на Олешу, злился на то, что тот ни капли не разозлился на остолопа шофера. А когда я понял это, то разозлился еще больше, уже неизвестно на кого, и было как-то неловко, противно на душе». Душой прикипел герой-рассказчик к Олеше Смолину за эти несколько дней, настолько старик симпатичен ему всеми своими нравственными качествами и свойствами, а вот каратаевская незлобивость характера Олеши вызывает решительный протест, возмущение, какое-то чувство неловкости, «противной сердечной тошноты от самого себя, от всего окружающего».
Василий Белов вместе со своим лирическим героем ратует за человека гордого, сильного, мужественного в преодолении жизненных препятствий, за человека, способного постоять за себя.
Эта же проблема поставлена им и в повести «Привычное дело», только в критике она осталась незамеченной.
Вокруг повести – разные толки. Одни видят в Иване Африкановиче сермяжного, робкого, потерянного мужичка, упрекают художника за то, что упустил много возможностей показать своего героя более внутренне богатым, твердым, более сильным и мужественным. Другие говорят, что герой Белова «не идеальный», «а ведь в чем-то хорош, право, хорош! Списан с действительности. Вот в чем дело!». Третьи...
В этих отзывах есть и непонимание творческого замысла художника, и непонимание самого характера главного героя. Под пером критиков Иван Африканович предстает совсем другим человеком, иным, чем он представлен в повести. Критикам не понравилось то, что Иван Африканович вне привычной обстановки теряется, утрачивает самого себя, свою сноровистость, уверенность, деловитость, перед нами предстает как бы совсем другой человек. Хотелось бы, чтобы Иван Дрынов не так уж терялся в другой обстановке. Сказать это – значит не понять сущности характера Ивана Африкановича.
В характере Ивана Африкановича заметили много хороших черт: мужество, доброту, великодушие, сердечность и др. Он принадлежит к тем русским людям, которые не бросаются в глаза своей талантливостью, неуемностью, щедростью натуры. В этом смысле его шурин Митька гораздо интереснее. Митька давно бросил деревню, он только наезжает сюда проведать мать, сестру, родных. Вот и на этот раз он приехал гульнуть. Решительный, смелый, порывистый, привыкший к городским порядкам, он не может себе представить, как Иван Африканович и другие мужики могут жить в деревне.
Митька диву дается, когда видит, как боится Иван Африканович уполномоченного, председателя, как неловко, стыдно тому перед своим сыном, не понимающим, почему нужно косить траву ночью, а рано утром, не отдохнув, уже снова бежать на колхозную работу. Митька решительно протестует против таких порядков. В городе все по-другому. Он уговаривает Ивана Африкановича поехать на заработки. Здесь, в деревне, не вырваться ему из нужды. А уж Дрынов ли не работник! Еще заря не занялась, а он на ногах. С детства он был раноставом, усвоил простую истину, внушенную ему дедом: встанешь раньше – шагнешь дальше. Кропотлив и незаметен крестьянский труд. Каждая мелочь в доме требует мужских умелых рук. Затемно напилил дров, а когда обозначилась заря, взял топор, сумку рыбную и пошел к озеру.
Повесть строится так, что каждый из ее героев на какое-то время оказывается на переднем плане, словно под увеличительным стеклом, благодаря которому художник глубже проникает в душу своего героя и видит там тончайшие переживания, затаенные мысли и чувства.
Тщательно, со многими подробностями и деталями выписывает В. Белов утро Ивана Африкановича, его полнейшую слитность с природой, со всем его окружающим миром. Героя радует этот мир, вселяет уверенность, твердость. Всем любуется Иван Африканович. И тетеревами, несмело готовящимися к своей гульбе, и восходом солнца, и спасенным им от мороза воробьем, и невдалеке мышковавшей лисицей, и бескрайним небом, и неподвижным леском, просвеченным солнцем. Всюду и везде, куда ни глянешь, такая родная и понятная земля: «Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись. Женки вон печи затопили, подолами трясут у шестков – жись. И все добро, все ладно. Ладно, что родился, ладно, что детей народил. Жись она и есть жись». В вершах не было рыбы, но это нисколько не опечалило рыбака: «Небушко-то, небушко-то! Как провеянное, чистое, нет на нем ничего лишнего, один голубой сквозной простор». «Иван Африканович долго ходил по студеным от наста родимым полям. Ноги сами несли его, и он перестал ощущать себя, слился со снегом и солнцем, с голубым, безнадежно далеким небом, со всеми запахами и звуками предвечной весны. Все было студено, солнечно, широко. Деревни вдали тихо дымились трубами, пели петухи, урчали тетерева, мерцали белые, скованные морозцем снега. Иван Африканович шел и шел по певучему насту, и время остановилось для него. Он ничего не думал, точь-в-точь как тот, кто лежал в люльке и улыбался, для которого еще не существовало разницы между сном и не сном. И для обоих сейчас не было ни конца, ни начала».
Все здесь: и ребячья непосредственность, и любование природой, как чем-то живым, близким, дорогим, и умение увидеть в природе только красивое, благородное, и детская наивность, с которой он весь отдается нахлынувшим чувствам, и цельность его натуры – все эти черты составляют характер Ивана Африкановича.
