Наконец весной я очутился в Киеве, куда меня перевезли из Винницы. Как-то на Александровской улице, недалеко от нынешнего Музея украинского искусства, мы встретились с Котовским.
Григорий Иванович был в длинной шинели, в красной фуражке, при серебряной кавказской шашке. Направляясь ко мне, Котовский перешел улицу, поздоровался. Бережно дотронулся до черной косынки, на которой покоилась раненая рука.
— Слыхать, попало вам крепко. Ничего, это бывает. Выздоровеете. Еще повоюем с вами. А помните встречу у Соседова? Ну, как с питанием? Где живете?
Вечером подъехал к моей квартире «вридло» (временно исполняющий должность лошади). Этим видом транспорта, за неимением другого, широко пользовалось население Киева. Толпясь у вокзалов и пристаней, грузчики с тачками, готовые доставить кладь в любой конец, предлагали себя наперебой: «Граждане, дешевое вридло! Кому нужно вридло?»
Тачечник привез мне щедрый подарок Котовского — огромный пакет с продуктами.
Покидая, еще с подвязанной рукой, Киев, я думал о Котовском и как будто слышал его прощальные слова:
— Вот как оно получилось — мы с вами провожали гайдамаков за Збруч, и нам же пришлось встречать их из-за границы.
Тридцать километров от Винницы на машине комкора Примакова мы одолели за один час. В Литине пересели с Бондалетовым на тачанку Земчука. Ну и дорога! Наше путешествие в Хмельник было, по сути говоря, балансированием на краю пропасти. И, как выяснилось потом, случилось поистине чудо, что мы не очутились на ее дне.
За Литином пошел топкий, развезенный весенним паводком шлях. Даже наши сильные выездные кони, погружаясь по колено в вязкое месиво, с трудом волокли легкую тачанку.
К обеду наконец-то попали в Ивчу. Здесь, у въезда в село, где улица представляла собой непроходимое болото, кони, которым грязь доходила до самого брюха, вовсе стали.
На счастье, хата Мазур находилась неподалеку. Показавшись у калитки, Параня сразу поняла все. По колено в грязи бросилась в соседний двор. Вскоре из раскрытых его ворот, низко опустив круторогие головы, показалась пара быков. Их босоногий хозяин, закатав брюки, молча привязал веревочные концы, навернутые на ярмо, к дышлу нашей упряжки. Двигаясь на буксире, мы вскоре въехали на широкую площадь села. Здесь, передохнув, лошади пошли сами.
Пока сосед Парани отцеплял буксир, батрачка в кремовом, с яркими маками, праздничном платочке, приблизившись к тачанке, шепнула:
— Есть у вас лишняя рубашка? Дайте моему соседу. Считайте, что он спас вам жизнь. И долго здесь не стойте. Рушайте!
Бондалетов, порывшись в вещевом мешке, протянул Паране пару казенного белья. Взяв его под мышку, она еще ближе придвинулась ко мне.
— Что с Максимом? — спросила она едва слышно.
— Запорожец уехал на родину, — ответил я.
— Помогай ему бог, — прошептала она и перекрестилась.
Мы тронулись с места. Возле церкви, где народу было больше, какие-то парни затеяли посреди улицы «тесную бабу». Не было сомнения, что тайные друзья Шепеля, подвыпив, пытались помешать нашему выезду из села. Но мы, поняв маневр, объехали их сторонкой.
В это время в пяти километрах от Ивчи, в лесной деревушке Бруслинове, разыгралась кровавая драма, стоившая жизни одному из лучших боевых товарищей нашего червонного казачества. Об этом мы узнали лишь после.
Земчук то и дело понукал тяжело дышавшую, покрытую мылом пару. Мы поторапливались. Зная повадки бандитов, можно было не сомневаться, что если в данный момент в Ивчу на пасхальный самогон не явились ютившиеся в Кожуховском лесу пещерные люди, то их все же предупредят о нашем движении.
За селом, у ивчинского кладбища, мы остановились, чтобы подкормить лошадей. Похватав овса, кони пошли веселее, хотя и здесь, на Требуховской дороге, грязи было вдоволь. В сумерках уже, никем не замеченные, мы миновали Требухов.
Глубокой ночью достигли наконец Кожухова. Кони едва плелись. Ясно было, что без длительного отдыха они пристанут в пути. Да и мы сами, находясь все время в нервном напряжении, нуждались в передышке. Заехав в крайний двор, мы вскоре убедились, что хозяин наш — советский человек.
Казаки выпрягли лошадей, набросали им травы, протерли их потные спины сухими жгутами. Мы поочередно караулили, пока двое из нас отдыхали. Но какой это был отдых? Пьяные голоса, доносившиеся сюда, на окраину, держали нас все время в тревоге. Кожуховское кулачье слыло верным оплотом Шепеля.
На рассвете двинулись дальше. Дорога пошла глухим Кожуховским лесом. Это был самый опасный отрезок пути. Успокаивало то, что после пасхального самогона в бандитских логовах царит сон.
Но что это? Вдали, чавкая по вязкой грязи, показалась конная группа. Чаще забилось сердце. Земчук перестал размахивать кнутовищем, подставив плечо в качестве упора для винтовки Бондалетова. У всех троих, кроме того, были пистолеты. Но что значило наше оружие против десятка вооруженных до зубов людей? Ни взять в сторону, ни повернуть назад не было возможности. Мы двигались навстречу неизвестности.
Всадники приближались. Один из них, — как видно, старшой, — с трудом подняв лошадь в галоп, размахивая почему-то рукой, полетел нам навстречу. Вскоре мы заметили его красные лампасы. Но это еще ни о чем не говорило: в червонно-казачью форму часто рядились бандиты.
Еще немного, и мы смогли убедиться, что это были свои. Стало легче на душе. Повеселел я, повеселели мои спутники. Но ненадолго.
Старшой, подскочив к тачанке, поднес руку к папахе.
— Ото добре, — начал он простуженным голосом, — а в штабi турбота.
— В чем дело? — спросил я, ничего еще не понимая.
— Як же, товарищ комполка? Начдiв Шмiдт спецiяльно нас послали вас шукати. Гадали, що i ви вже неживий.
— Что значит — и вы? — встревожился я.
— Ото таке ваше щастя, — продолжал старшой. — А товарища Святогора, командира десятого полку, бандити учора порубали. З ним ще чотирьох козакiв...
Весть о гибели товарища, прошедшего славный боевой путь в рядах червонного казачества, потрясла всех нас. И это случилось в пяти километрах от Ивчи, как раз тогда, когда мы застряли в ее топкой грязи. Я еще раз тепло подумал о выручившей нас Паране Мазур...
Пока мы беседовали с начальником разъезда, из-за поворота дороги показалась еще одна группа всадников. Возглавлял ее партийный работник 7-го полка Александр Мостовой. Приблизившись к нашей тачанке, он слез с коня. Спешились и ехавшие с ним сотник Силиндрик, уралец Ротарев, отделенный командир Лелека, казаки Олекса Захаренко и Семен Очерет.
Поздоровавшись и достав кисет с табаком, Мостовой сразу же обратился к нам:
