«Некоторые из визуальных сцен будут очень подробные — утонченно-формальные… И над ними будут нависать гигантская, холодно-красивая луна или горящее солнце, в пять раз больше, чем обыкновенное. Но по мере возрастания поэтической насыщенности текста будет уменьшаться насыщенность визуального образа, пока все не уменьшится, пожалуй, до всего лишь двух чистых профилей, отчеркнутых в серебре…»
Финальный поединок между Пентесилеей и Ахиллом Лени намеревалась снимать все на том же острове Зильт, где на нее произвели впечатление драматичные облака — они могли бы явить собой удачный, создающий настроение фон, сходный с тем, который так успешно сработал во вступительных сценах «Олимпии».
Прежде чем отправиться к своим подругам-амазонкам в Ливию, Лени решила посвятить несколько дней альпинизму и отправилась в Доломитовые Альпы. О, какой прекрасный день провела она с Хансом Штегером в холмах выше хижины Зелла! И вдруг… В этот же вечер подруга Штегера Паула, Визинтер, связавшись с ними в эфире, огорошила ужасными новостями:
— Лени, тебе нужно срочно ехать обратно в Берлин! — сказала ей Паула. — Там объявили мобилизацию. С минуты на минуту следует ожидать войны! Звонил Германн, сообщил, что он уже в казарме! Забрали и Гуцци, и Отто, и почти всех!
— Я поеду с тобой, — предложил Штегер, и вот уже они вдвоем несутся в ночи в ее открытой спортивной машине по почти пустому автобану. Она прямиком явилась в воинские казармы, где ее бойфренд Германн Шторр и другие ожидали отправки в Польшу со дня на день. Миллион с четвертью солдат уже пошли на штурм Данцига.
— Нам надо создать официальную киногруппу, — сказали Лени друзья. — Подумай, что в твоих силах. Постарайся создать новостную компанию и поедем на фронт.
Оказавшись среди толп, собравшихся в тот же день возле рейхстага, Лени слушала выступление Гитлера — главарь нацистов вещал о том, что начиная с 5.45 утра немцы и поляки «обменивались выстрелами». Это был своеобразный эвфемистический оборот, скрывавший суть: агрессию со стороны Германии. К 6 утра гитлеровские самолеты уже бомбили Варшаву. Безумные недели дипломатического обмена посланиями между столицами оказались бессильны предотвратить катастрофу, Гитлер, давно угрожавший взять не только «вольный город» Данциг (Гданьск), но и двинуться далее на восток на завоевание «жизненного пространства», претворял свою угрозу в жизнь. Третьего сентября — через два дня после того, как гитлеровские аэропланы впервые обрушили свой смертоносный груз на Варшаву — Англия и Франция объявили Германии войну.
* * *
Само собой разумеется, о «Пентесилее» больше нечего было и думать. Впрочем, и без всякой войны трудно вообразить, чтобы «Пентесилею» разрешили выпустить во всем блеске. Да, конечно, обращение к классической античности могло выглядеть как стремление убежать от угрюмой действительности — а это стремление вполне поощрялось тогдашней киноиндустрией — но слишком уж амазонки Лени Рифеншталь и их царица Пентесилея выглядели вызывающе по отношению к столь поощрявшемуся в Третьем рейхе идеалу женщины в виде Маргариты за прялкой и формуле «трех К» — «киндер, кюхе, кирхе» (дети, кухня, церковь).
Ее друзья оказались правы: продолжать работу в кино теперь можно было, только став военным корреспондентом. Она направила предложение в вермахт, и оно тут же было одобрено — не прошло и нескольких дней, как Рифеншталь и ее кинооператоры, включая Зеппа Алльгейера, братьев Лантшнер, Вальди Траута и Германна Шторра в качестве звукооператора оделись в серую полевую форму пресс-корпуса и наскоро прошли курс обучения пользования противогазом и стрельбе из винтовки. Всего через неделю после объявления войны Лени и ее мобильная команда документалистов отбыла на польский фронт.
Лени прибыла в небольшой город Конски, где царил хаос; незадолго до того бойцы Сопротивления убили там нескольких немцев. Явившись с докладом к командовавшему этим участком генералу, Лени изумилась, увидев Вальтера фон Рейхенау — одного из тех, кто пожаловал к ней в студию, когда она работала над документальным фильмом в вермахте. Генералу меньше всего хотелось, чтобы у него под ногами путались всякие там киношники, и он услал их подальше от линии огня. Но в первое же утро, прежде чем им выпала возможность что-либо снять, Лени и ее товарищи столкнулись со страшной сценой. Пробившись сквозь возбужденную толпу, они увидели, как несколько поляков копают яму — она подумала, что это для убитых солдат, но безвольные заложники понимали, что роют могилу сами себе, и в итоге так оно и оказалось: немцы решили отыграться на мирном населении. Тут немецкий полицейский офицер отдал приказ освободить людей — несколько солдат уже стали помогать им выбраться, но другие принялись пинками загонять их обратно в яму. Не веря своим глазам, ошарашенная Лени крикнула: «Вы солдаты или кто?! Не слышали, что приказал офицер?»
— Заткните глотку этой шлюхе! — завопил один из солдат и зловеще нацелил винтовку; друзья Лени мигом увели ее прочь. Когда она отправилась на поиски генерала, чтобы сообщить ему об увиденном, откуда-то из толпы внезапно раздался выстрел.
Толпа в панике рассеялась. Несколько мгновений — и более тридцати поляков полегли в бессмысленной бойне. По словам Лени, ни сама она, ни кто-либо из ее спутников не видел, как падали тела; но, тяжко травмированная случившимся, она немедленно вернулась в Берлин, навсегда расставшись с мыслью стать военным корреспондентом. Она только раз после этого побывала на театре военных действий[64] — недели две спустя, когда после оккупации Варшавы ее друг Эрнст Удет, ставший к тому времени начальником технической части люфтваффе, выделил ей место на военном самолете до польской столицы, чтобы дать ей возможность посмотреть, что делается в ее киногруппе. Друзья Лени оказались в полном порядке и надеялись вскоре вернуться домой.
В то время как немецкие части продвигались по территории Польши на восток, навстречу им двинулись части Красной Армии. К концу сентября две воинствующие державы растерзали между собой польскую нацию, и дальнейшие события показали преимущество «молниеносной войны» над изнуряющей и деморализующей войной в траншеях.
Действительная военная служба Лени продолжалась самое большее недели три, но отзвуки этих дней будут преследовать ее в течение долгих десятилетий. В момент расправы над поляками кто-то из немецких солдат ухитрился запечатлеть ее, нажав кнопку затвора как раз в тот момент, когда лицо Лени застыло, перекошенное неподдельным ужасом. Когда после войны она отказалась выкупить эту фотографию у шантажистов, ее стали использовать для клеветнических заявлений, будто Лени участвовала в съемках расправ нацистов с евреями. Мюнхенская газета «Ревю» от 19 апреля 1952 года в статье под заголовком «Лени Рифеншталь об этом молчала» назвала ее «одной из немногих немецких женщин, которые не только знали, но и видели собственными глазами» бесчеловечные преступления, из-за которых по-прежнему страдала репутация Германии. Еще чудовищнее оказалась клеветническая телепередача, показанная уже в 1980-е годы, — фотография Лени с перекошенным от ужаса лицом была смонтирована с кадрами из «Триумфа воли» и сценами казни заключенных с завязанными глазами, депортаций, погромов «Хрустальной ночи» и других образов холокоста. Тот, кто увидел бы этот сюжет, ничего больше не зная о Лени Рифеншталь, непременно решил бы, что она присутствовала при всех этих ужасных сценах. Когда эти обвинения впервые были выдвинуты, Трибунал по денацификации, тщательно изучив злополучную фотографию, не нашел в ней ничего инкриминирующего — напротив, искаженное ужасом лицо Лени как нельзя более красноречиво свидетельствует о ее отношении к происходящему, — а вам так не кажется, господа недоброжелатели?
