Сталин действительно не имел объективной информации об итогах первого дня войны. Связь с войсками была нарушена. Командиры всех уровней, опасаясь наказаний, предоставляли приукрашенные рапорты. К всеобщему обману и неразберихе свою руку приложил и сам Сталин. 23 июня в газетах была опубликована первая сводка Главного командования Красной армии о боевых действиях. Над документом работал лично Сталин. «После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями», – говорилось в сводке. Только на двух направлениях немцам якобы удалось продвинуться на 10–15 км[562]. На самом деле результаты первого дня войны были просто катастрофическими. По советским данным, Красная армия за 22 июня потеряла 1200 самолетов, многие из них были уничтожены на аэродромах. По немецким данным, потери составили более 1800 самолетов (около 1500 уничтоженных на земле). Всего за день немцы продвинулись на 60–80 км в Прибалтике, 40–60 км в Белоруссии и 10–20 км на Украине[563].
Даже не представляя себе всей картины и надеясь на лучшее, Сталин не мог не понимать, что ситуация более чем серьезна. По свидетельствам очевидцев, Сталин тяжело воспринял начало войны. «Он в течение первого дня не мог по-настоящему взять себя в руки и твердо руководить событиями. Шок, произведенный на И. В. Сталина нападением врага, был настолько силен, что у него даже понизился звук голоса, а его распоряжения по организации вооруженной борьбы не всегда отвечали сложившейся обстановке», – утверждал Жуков[564]. «Ранним утром 22 июня мельком видел в коридоре Сталина. Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подавленное настроение», – вспоминал Чадаев[565].
О состоянии Сталина свидетельствовали его нерешительность в первые часы войны, его отказ выступать 22 июня по радио. На следующий день эта нерешительность повторилась при обсуждении вопроса о создании Ставки Главного командования. Сталин отказывался оформить свое руководящее положение. Ставку возглавил нарком обороны Тимошенко. Сталин вошел в Ставку в качестве одного из членов, наряду с Молотовым, Ворошиловым, Буденным[566], Жуковым и Н. Г. Кузнецовым[567]. Ряд других членов Политбюро и военачальников получили статус советников Ставки[568]. Это решение с самого начала было крайне неудачным. Тимошенко как руководитель Ставки не имел соответствующего реального статуса. Члены Ставки и ее советники из числа высших руководителей, по свидетельству адмирала Кузнецова, «совсем не собирались подчиняться наркому обороны. Они требовали от него докладов, информации, даже отчета о его действиях»[569]. Тимошенко в любом случае не мог действовать через голову Сталина. Цепочка принятия и реализации решений удлинялась и запутывалась, что только усугубляло общую дезорганизацию.
Сталинская предвоенная стратегия потерпела крах. Избежать войны не удалось. Более того, она начиналась в таких неблагоприятных условиях, каких вряд ли кто-либо мог ожидать накануне столкновения. Открыто упрекнуть Сталина в просчетах никто не смел. Однако он не мог не понимать, что такие мысли неизбежно возникали и у его соратников, и у десятков миллионов советских людей.
Действия Сталина в первые дни войны можно назвать лихорадочными, беспорядочными и реактивными. Не владея ситуацией, не умея руководить войсками, Сталин пытался просто что-то предпринять, потому что ничего не делать было невозможно. В основном это были отчаянные и неадекватные попытки нанести контрудар, которые часто, если не в большинстве случаев, ухудшали положение и вызывали новые жертвы.
Сталин, судя по всему, вполне осознавал, как велика была угроза, нависшая над страной. Существуют убедительные доказательства того, что уже в первые дни войны Сталин пытался договориться с Гитлером, уступив ему ряд советских территорий на западе СССР в обмен на прекращение боевых действий. По поручению Сталина Берия организовал встречу своего представителя с посланником союзной Германии Болгарии. Перед дипломатом с надеждой на передачу Гитлеру были поставлен вопрос об условиях мира: на какие территории претендует Германия?[570] Судьба этой инициативы неизвестна. Скорее всего, болгарский посланник просто не стал ввязываться в посредничество. Однако такое прощупывание почвы говорит о многом. Даже если это был маневр, направленный на то, чтобы ослабить наступательный порыв немцев, очевидно, что Сталин осознавал угрозу поражения.
Об этом же свидетельствовали и другие факты. Наряду с широкой мобилизацией в Красную армию и подготовкой новых рубежей обороны уже в первые дни войны началась массовая эвакуация. Причем вывозу подлежали не только население и материальные ресурсы из фронтовых районов. Осуществлялась секретная, но очень показательная эвакуация столицы, все еще находившейся на значительном отдалении от боевых действий. 27 июня 1941 года Политбюро утвердило постановление о срочном (в трехдневный срок) вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля. 28 июня столь же срочно было решено эвакуировать денежные знаки из московских хранилищ Госбанка и Госзнака. 29 июня принимается решение о переводе в тыл аппаратов народных комиссариатов и других руководящих учреждений. 2 июля Политбюро постановило вывезти в Сибирь саркофаг с телом Ленина, 5 июля – архивы, прежде всего архивы правительства и ЦК партии[571].
Один из функционеров, вызванный днем 26 июня к Сталину, вспоминал: «Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях, нам очень тяжко. Возможно, назревает разгром. Увидев Сталина, я понял, что худшее уже случилось»[572]. Последующие несколько дней не принесли облегчения. Сталин все в большей мере осознавал тщетность своих приказов и степень неуправляемости армии.
Всего через неделю после начала войны в Москву стали поступать тревожные известия о тяжелейшем положении Западного фронта и сдаче столицы Белоруссии Минска. Связь с войсками в значительной мере была утрачена. В Кремле наступила тяжелая пауза. 29 июня впервые с начала войны в кремлевском кабинете Сталина не было зафиксировано заседаний. По свидетельству Микояна, вечером у Сталина собрались Молотов, Маленков, Микоян и Берия[573]. Скорее всего, встреча состоялась или в кремлевской квартире Сталина, или на его даче. Сталин позвонил Тимошенко. Вновь безрезультатно. Военные не владели ситуацией. Встревоженный Сталин нарушил привычный распорядок и предложил членам Политбюро поехать в Наркомат обороны[574]. Здесь он лишний раз убедился в том, что катастрофа приобрела огромные размеры. Сталин обрушился на генералов с упреками и обвинениями. Не выдержав напряжения, начальник Генерального штаба Жуков разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Успокаивать его отправился Молотов[575]. Эта сцена, видимо, отрезвила Сталина. Он понял, что давить на военных бесполезно. Выходя из здания Наркомата обороны, Сталин, по свидетельству Микояна и Молотова, сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – все это просрали»[576].
