являясь экстремистски настроенным лидером партии Демократический Союз России (ДС России) и преследуя политические цели, в подготовленном и подписанном ею пропагандистском материале партии ДС России, опубликованном в информационном бюллетене «Политический курьер» № 262 за 1994 г., листовке «Бери шинель – пошли домой», распространяемых среди широких масс населения, военнослужащих, призвала к совершению террористических актов в отношении Президента РФ и ряда других государственных деятелей России,
то есть совершила преступление, предусмотренное ст. 70-1 УК РСФСР.
Она же совершила подстрекательство к уклонению от очередного призыва на действительную военную службу путем обмана и при других отягчающих обстоятельствах, а именно:
являясь экстремистски настроенным лидером партии Демократический Союз России (ДС России) и преследуя политические цели, в подготовленных и подписанных ею, массово распространяемых листовках партии ДС России «Скажи смерти нет!», «Граждане! Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле!», написанной ею статье «Желтая гвардия, синий барон», опубликованной в газете «Молодая Сибирь» № 29 за 21.07.94, призывала призывников в нарушение закона без уважительных причин и с целью уклонения от призыва на действительную военную службу не являться по повесткам в призывные комиссии, «прятаться, бежать, откупаться», уклоняться от призыва любыми другими доступными способами, склоняя тем самым призывников к совершению преступления – уклонению от призыва на действительную военную службу путем обмана и при других отягчающих обстоятельствах,
то есть совершила преступление, предусмотренное ст.ст. 17, 80, ч.2 УК РСФСР.
Таким образом, Новодворская В.И. совершила преступления, предусмотренные ст. ст. 74 ч.1, 70-1, 17,80 ч.2 УК РСФСР.
На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 143, 144 УПК РСФСР,
п о с т а н о в и л:
Привлечь НОВОДВОРСКУЮ ВАЛЕРИЮ ИЛЬИНИЧНУ в качестве обвиняемой по настоящему делу, предъявив ей обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 74 ч.1, 70-1, 17,80 ч.2 УК РСФСР, о чем ей объявить. Копию постановления направить Пресненскому межрайонному прокурору г.Москвы.
Следователь (А.В. Кривченко)
Как странно и страшно видеть молодое, чистое существо, не работавшее ни с Берией, ни даже с А.Трофимовым, только что из университета, готовое по первому же жесту свыше творить беззакония, унижать и обесценивать правосудие, губить навсегда собственное доброе имя, топтать и преследовать невинных! Значит, древняя зараза не умерла, царствие чумы продолжается – пока на уровне единичных случаев.
В конце августа А.Кривченко, к которому мы ходили теперь целым творческим коллективом (я, Константин Боровой, Генри Резник, журналисты), отпустил нас с Боровым в Италию, а адвоката Резника – к сыну в Иваново. Мы расстались до сентября. А назавтра, пока я получала в поликлинике результаты анализов, а К.Боровой брал наши билеты на самолет, мою квартиру чуть не взломали ОМОНовцы, напугав досмерти моих стариков. Оказывается, Кривченко с Илюшенко передумали! Надо было взять расписку. И когда мы с Константином Боровым проходили через незримый противотанковый ров – родную границу, его пустили, а меня отсеяли. Поперек всякого закона. Мне не было предъявлено обвинение. Я не давала подписку о невыезде. Но разве это могло остановить такой хамский орган насилия, как ФСБ? Такого его спарринг-партнера, как Генеральная прокуратура?
Я разозлилась и уехала на дачу до того сентябрьского числа, когда мы договорились встретиться с А.Кривченко. Но на его счастье, чаша сия его миновала. Первая серия «Кошмара на улице Вязов» кончилась. О том, что дело прекращено, я, как повелось, узнала из НТВ.
Надо было ехать тут же, пока на них снова не нашло. Но кто же знал, что это будет целая серия кассет, и в каждом фильме будет появляться маньяк Фреди Крюгер: из-под земли, из ада, из церкви, с кладбища. И будет резать на кусочки. Так и мое дело, это кошмарный советский римейк сталинских ужасов. Слабая, бледная копия, на ней лежит отблеск адского огня…
Казалось, главная аксиома «доказана»: у нас нет политических процессов, одно только политическое следствие. Но наступил январь, и Александр* Трофимов заявил у себя на коллегии, что он не понимает, почему мое дело прекращено, когда есть такие прекрасные основания его продолжить. Эта публика не могла вынести, что кто-то сочувствует чеченцам, а не им, таким лощеным, таким бесчисленным, таким бессовестным…
О реплике А.Трофимова мне немедленно донесли журналисты «Эха Москвы». И спросили, что я об этом думаю. Ну, что я могла ответить? Во-первых, это преднамеренная утечка информации: надо же ФСБ будущему красному монарху Зюганову свой товар лицом показать? У нас – товар (технология политических репрессий); у вас – купец (репрессивная власть, которой надо будет избавляться от демократов). Во-вторых, А.Трофимов – профессиональный палач и V отдела ГБ; цветы опылять он все равно не будет, он может только сажать. И не цветы, кстати. Орехова же посадил. Дальше я выступаю по 1 каналу ОРТ у Любимова с Сажи Умалатовой, бросаю ей вязанную варежку вместо перчатки, одновременно предлагаю во втором туре голосовать за Ельцина, а после поставить свечу, первый тур сулю Явлинскому, да еще предлагаю Любимову выпить сока за победу чеченского оружия. И дальше – по нарастающей. Передача состоялась 7 марта, дело по «факту» было возбуждено Прокуратурой г.Москвы, этим коммунистическим заповедником, 8 февраля (через 2 дня после ареста А.Никитина), сразу после мартовских праздников меня вызвали в прокуратуру Северо-Восточного округа (единственный округ и единственная прокуратура, куда еще можно было сдать меня на хранение, потому что по месту моего жительства и по месту прописки «Нового взгляда» больше не оставалось прокуратур).
На этот раз распоряжение вышестоящего начальства угодливо, хотя и с чувством вины, клянясь в большом уважении ко мне, всяческой радости от встреч и заверяя, что мне ничего не будет, кроме условного срока, а у них на плечах погоны, они обязаны это делать, им хуже, чем мне («…мы тебя совсем не больно убьем…»), выполняли следователь (начальник следственного отдела Станислав Иванов, постарше А.Кривченко. и его улыбчивый прокурор. Последний даже звонил мне и пытался добиться согласия на допрос моей матери, опять-таки заверяя в дружелюбии. Зачем им это было надо – Бог весть, ведь даже гэбульники от таких методов отказались еще в 50-ые годы, после смерти Усатого. От этой парочки (Иванов – прокурор) у меня осталось впечатление следующего рода: на краше газовой камеры двое эсэсовцев опоражнивают в отдушину банку Циклона-Б, и слыша внизу отчаянные крики, приговаривают: «Не надо так волноваться, все будет хорошо; на нас погоны, мы не можем иначе; легко, вам штатским, говорить…»
