Выслушав краткую, эмоциональную речь командира о том, что международная обстановка в районе Императорской Гавани резко обострилась в результате возросшей агрессивности империализма на современном этапе, и что крейсер крайне необходим для поддержания штанов “москитному флоту”, сдерживающему агрессивные поползновения на наши рубежи, офицеры разбрелись по каютам. Но и спать не пришлось. Трель тревожного горна загнала всех на боевые посты и командные пункты: предстояло экстренное приготовление к бою и к походу, затем проход узкостей, затем ... краткие мгновения отдыха и ... утро туманное, утро седое.
Крейсер входил в сумрачный декабрьский Татарский пролив. Борта корабля, в кровь обдираемые шугой, мирно шуршали, сливая звук с мерным гулом машин и вентиляции, навевая сон и грешные мысли. Ни о какой боевой подготовке не было и речи. Крепость человеческих организмов и психики имеет свои пределы. Но уставы и приказы не учитывают такую мелочь, как психофизиологические нагрузки на пушечное мясо. Офицер в сорок пять лет, отправляемый Родиной на пенсию, должен быть высосан системой до конца.
Военморов, еще две недели тому назад гревшихся под тропическим солнцем и адаптированных к нему, Советская Гавань встретила двадцатипятиградусным морозом и глубоким белым пушистым снегом, покрывающим скалистые берега. Воды залива и бухт разрезали белоснежные сопки черным контрастом, выделяя жизнь моряков из жизни судостроителей и торгашей черной полосой. Обычного при входе в родную базу психологического подъема не было. Берег, так коварно выбросивший измотанных длительным походом людей из Владивостока, был почти ненавистен. Не интересовали даже знакомые притоны в виде гостиницы “Советская Гавань” и кафе – "телевизора” в п.Бяуде с его всегда зарезервированными столиками и приписанными к этим столикам женщинами первой и не первой свежести.
XXX
В связи с тем, что резкая смена климата вызвала на корабле эпидемию острых респираторных заболеваний, и медикам пришлось круглосуточно бороться с коварными вирусами, в отпуск я был отправлен только на “ёлочку”. Но и это было очень хорошо. По поводу отпусков на флоте существует четкая система разграничений по званиям, должностям и специальностям. Каждому овощу свое время. А вот и народная мудрость.
“Просидев штаны до дыр, в отпуск едет командир”.
Это значит, что в отпуск он всегда идет случайно-неожиданно. В зависимости от обстановки может и вообще лишиться такового, заручившись при этом туманными обещаниями командования соединить два отпуска (но не более девяноста суток) в следующем году. Что ж. Он командир! Ему командуют “смирно!”. За все надо платить.
“Солнце жарит и палит, в отпуск едет замполит”.
Каждый командир предоставляет отпуск своему заместителю в лучшее время года, проявляя о нем заботу, зачастую диктуемую страхом испортить с ним отношения и тем самым обрести в лице политработника штатного стукача. Ведь доклады в политический отдел обо всем, что иногда позволяет себе командир, проводятся его заместителем по политической части. Вот и мотай на ус.
“В поле мерзнут глухари – в отпуск едут технари”
Это и понятно. Зимой корабли в Советской Гавани стоят вмерзшие в лед, что и дает механикам возможность оторваться на время от своих вечно ломающихся железок.
“Зреют фрукты, зреют вина – в отпуск едет медицина”.
Хотя этот художественный перл и не относится к врачам плавсостава, все же доля правды в нем есть. Ведь как-то надо оправдывать сидящую на погонах эмблему медицинской братии... Чаша со змеей означает буквально следующее: хитрый, как змей, и не дурак выпить! А вообще-то, врачи ходят в отпуск по жесткому графику, т.к. люди болеют вне зависимости от сезона, и лечение их должно быть организовано всегда. Это замполит может убыть в отпуск в любое время без малейшего ущерба для боевой готовности.
Кто на что учился...
Отсидев двое суток в гостинице “Советская Гавань” и, наконец, прорвавшись на самолет, летевший до Хабаровска, я двинулся в отпуск. Авиапредприятия Дальнего Востока по уровню своей комфортности достойны быть занесенными в Красную Книгу, т.к. подобного сервиса нельзя увидеть больше нигде. Синее деревянное здание совгаванского аэропорта с руководящей колокольней на крыше находится километрах в пяти от города. Чтобы утром попасть на самолет, нужно изрядно поволноваться в ожидании автобуса, курсирующего по свободному графику, т.к. поймать такси невозможно. Хотя эта услуга местных автобаз для пассажиров предусмотрена, но... это только в отчетах о расширении сферы услуг и росте их объемов. Однако же, все жаждущие попасть в аэропорт, все же туда попадают, вопреки даже стараниям местной транспортной конторы. Остается главное – не сломать ноги и шею на сталактитах местного гальюна и ... мелочи – зарегистрировать билет и сесть за столик находящегося прямо в зале ожидания кафе-буфета, обслуживаемого вечно сонными, но всегда готовыми прийти на помощь работниками общепита. За определенную мзду, конечно. Наконец, взревев двумя моторами, комфортабельный лайнер АН-24, подняв в воздух тучи песка (полоса-то грунтовая), уносит Вас на встречу отпускным прелестям.
И вот Хабаровск – основная перевалочная база для всех дальневосточников. Едва успев приземлиться, я снова поднялся в воздух на долгожданном ИЛ-62, выполняющем рейс на Ленинград. Через восемь часов – очередная посадка. И пересадка на Минск – родную свою Белоруссию. В Минске я приземлился в 23 часа, что не внушало оптимизма, т.к. последние автобусы на Новогрудок – конечный пункт путешествия перед родной деревней – уже ушли. Надо было думать о ночлеге, довольно тугой кошелек и тяжелый чемодан, в котором лежали дальневосточные гостинцы, вселяли уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне. Взяв такси в аэропорту, я бодро отдал команду:
– В гостиницу!
Однако, объехав все отели города (так, по крайней мере, сказал таксист), военно-морской эскулап оказался вышвырнутым на улицу. Посреди ночи и в родной столице. Вот и весь фокус. Офицеры гвардии при гнилом царском режиме, отправляясь в театры, не имели права садиться в партере дальше третьего ряда из соображений престижа военной формы. Советская флотская гвардия не имела права на койку в гостинице ... за свои же собственные деньги.
Я устало и растеряно стоял возле своего тяжелого чемодана. Разница во времени давала о себе знать. На Дальнем Востоке было, как-никак, семь утра. Из грустных размышлений о тленности бытия военмора вывел женский голос.
– Эй, морячок! Что, заледенел? Спать негде?
Рядом стояли трое, подвыпивших и улыбающихся – мужчина и две женщины и с заинтересованным участием смотрели на эскулапа.
