Я сжимала зубы. Вы не представляете себе, как сложно было разговаривать с оставшимися в живых японцами, участвовавшими в резне. Я смотрела на этих стариков со слезящимися глазами и понимала, что кто-то из них изнасиловал меня в тот день. Кто-то из них убил меня. Я ненавидела их, но боролась с этим чувством, втаптывала его в глубину, душила его. Сложнее всего было написать именно тот раздел — от имени убийцы. Потому что в шкуре стороннего наблюдателя и жертвы я побывала сама.
Больше рассказывать не о чем. Я написала книгу — это говорит обо всём. Во втором издании я исправила фактические ошибки и сделала книгу более исторической, нежели эмоциональной. Но вы должны понимать, Джон, насколько больно мне теперь говорить об этом. Насколько страшно слышать упоминания о Нанкинской резне. А я — должна. На каждой пресс-конференции, в многочисленных интервью и телепередачах я должна говорить о том, о чём написала. Но они, задающие вопросы, не знают, кого спрашивают. Они не знают, что я каждый день вижу во сне. Они никогда не видели такого. И уж конечно, они никогда не видели такого наяву — как видела я.
Вы первый человек, Джон, кому я это рассказала. В какой-то мере потому что мне с вами очень приятно общаться. Вы спокойный, вежливый, аккуратный. Вы не лезете в душу и умеете выслушать. Другая причина в том, что мы почти незнакомы. Я никогда не смогла бы рассказать эту историю, например, своей матери или мужу. А вам — запросто. Мне даже не очень больно думать об этом, когда я рассказываю вам. Вы какой-то… умиротворяющий, вероятно. Да, это верное слово. Но как только я выйду из этого ресторана, как только я вернусь домой и закрою глаза, на меня снова опустится Нанкин тридцать седьмого года. И с этим уже ничего нельзя сделать.
***
Конечно, я немного подредактировал рассказ Айрис. Она говорила не слишком гладко, иногда запинаясь и подыскивая правильные слова. Ей и в самом деле было крайне неприятно вспоминать о произошедшем в Нанкине. Но она решилась снять со своей души часть груза — и сняла, передав его мне.
В тот день мы больше не говорили о книге. Мы вообще ни о чём не могли говорить. Ужин был давно съеден, Айрис отказалась от десерта, я тоже. После нескольких минут молчания она сказала:
«Пойдёмте, Джон. Нам нечего больше друг другу сказать».
И она была совершенно права, эта удивительная женщина, которую я безумно люблю. Я окончательно и бесповоротно влюбился в неё именно в ресторане, когда она сидела напротив и, глядя в стол, рассказывала о том, как её убивал солдат из Страны восходящего солнца. Всё моё прежнее расположение, все мои сальноватые взгляды в тот день окончательно превратились в любовь. Любовь, не требующую никакой взаимности.
***
Я следил за её карьерой, смотрел телепередачи, в которых она принимала участие, и искренне радовался, когда в 2002 году она, наконец, родила долгожданного ребёнка, которого назвали Кристофером. Тогда они с Бреттоном жили в Сан-Хосе, в Калифорнии, и каждые выходные ездили по семнадцатой в Санта-Крус, к тёплому океану. Годом позже вышла её третья книга «Китайцы в Америке», которая хорошо продавалась, но не снискала того успеха, на который была обречена «Резня в Нанкине».
В августе 2004 года у Айрис был нервный срыв. Она пыталась скрыть это от своих родных, но непросто скрыть депривацию сна — когда ты не спишь вообще неделями. У тебя красные глаза и постоянный нистагм, ты плохо слышишь и понимаешь сказанное, гиперактивность сменяется головными болями и галлюцинациями, и в галлюцинациях к тебе приходят изувеченные трупы на улицах Нанкина. В это время она уже работала над четвёртой книгой — «Марш смерти на полуострове Батаан».
Как и Нанкинская резня, Батаанский марш относился к категории военных преступлений японцев — на этот раз совершённых в ходе Второй мировой войны. В 1942 году достаточно большая группа американских войск во главе с генерал-майором Эдвардом Кингом была зажата японцами в тиски на Батаанском полуострове, Филиппины. Среди семидесяти пяти тысяч солдат большинство составляли наёмники-филиппинцы, но около десяти тысяч были всё-таки американцами. Переговоры с полковником Мотоо Накаямой прошли успешно, пленным было обещано гуманное отношение, и Кинг с чистой совестью сдал своё оружие. Впрочем, генерал Макартур запрещал Кингу капитуляцию, так что тот сдался на свой страх и риск. «Мы не варвары», — сказал Накаяма Кингу. Соврал.
Пленные были отправлены в места содержания своим ходом. Шестьдесят миль — не так, кажется, и много. За эти шестьдесят миль погибли восемнадцать тысяч пленных. В среднем по триста человек на милю. Их гнали с дикой скоростью, а упавших сразу добивали, молча, штыком. Их не поили и не кормили ни разу за всё время пути. Они шли пять дней. От обезвоживания их спасло только то, что во время пути пришлось несколько раз пересекать вброд небольшие речки и ручьи, там пленники едва успевали утолить жажду несколькими глотками. Среди филиппинских солдат были женщины. Говорят, что не дошла ни одна. Их отводили в сторону, насиловали — и убивали. За колонной ехали японские танки, давившие отстающих. Мотоциклисты развлекались тем, что проносились вдоль колонны, выставив в сторону штыки.
И Айрис взялась за это. Она защитила честь своей первой родины, Китая. Теперь она хотела отомстить ещё и за вторую, США.
Айрис остановилась в мотеле в городе Луизвилль, Кентукки, и не смогла покинуть свою комнату на следующий день. Сложно сказать, каково ей было — страшно, больно, безнадёжно. Нервный срыв, приступ депрессии, слёзы, страх. Её спутник, один из ветеранов филиппинской войны, помогавший в расследовании, отвёз Айрис в психиатрическую клинику Нортно в Луизвилле. У неё диагностировали острый реактивный психоз, а через три дня её забрали из клиники родители. Биполярное аффективное расстройство, как причину реактивного психоза, не было смысла лечить в стационаре. Её отвезли домой, в Санта-Клару, где она уже ничего не могла писать, никаких книг, никаких записок. Ей снились мертвецы.
Восьмого ноября она пишет у себя в дневнике: «Я обещаю ежедневно вставать и выходить на прогулки. Я буду заходить домой к родителям, затем гулять долго-долго. Я буду следовать всем советам докторов. Я обещаю не причинять себе вреда. Я обещаю не посещать веб-сайты, где упоминается суицид».
Восьмого ноября она пишет у себя в дневнике: «Когда вы верите, что у вас есть будущее, вы думаете о будущем в масштабах лет и поколений. Но когда его нет — вы меряете время даже не днями, но минутами. Гораздо лучше будет, если вы запомните меня такой, какой я была недавно — во времена своей писательской славы, нежели эту сумасшедшую, вернувшуюся из Луизвилля. Каждый вздох труден для меня, я — точно утопающий в открытом море. Я знаю, что мои действия переносят часть моей боли на других, особенно на тех, кто меня действительно любит. Прошу, простите меня. Простите меня вы, потому что сама себя я простить не могу».
